Сибирские огни, 1926, № 4

В голосе Катерины Семеновны бурлило раздражение, наплывала слеза. Неглядя, она неловко опустилась на табуретку и разразилась каким-то дет­ ским, тонким плачем, похожим на вой. Нинель взглянула рассеянно, неприязненно. «Опять какая-то история». Оглядела мать, еще не старую женщину, в старомодной прическе, в старой плетеной шелковой косынке, пришпиленной к пучку волос на макушке. Голос дочери прозвучал холодно, безучастно: — Что с вами, мама, что случилось? — Да уж такое случилось... Да за что это, господи, такое наказание. Да ты разве не слыхала? Нет, где же вам! Уши золотом завешаны, глаза ме­ дом залиты. Весь город знает... Когда же это кончится? Когда же эти муки мученические прекратятся? Вот пришла к вам. Что теперь делать? Как по- мочь?.. Катерина Семеновна ждала вопроса. Нина упрямо молчала. — Что ты молчишь? Или все свое противно, отвратительно стало? Ведь сестра тебе Наташа, хоть и двоюродная. По твоему по совету в пионе­ ры ее отдала. — Ну, и что же с Наташей? — «Ну и что же с Наташей»—передразнила мать—Эх ты! Опять заплакала. — Погубили девчонку на всю жизнь, искалечили, изнасиловали. — Кто, когда? — Он, руководитель ваш любезный, в лагерях-то физкультуру препо­ давал. Семерых девченок. Они дома рассказали... Их всех свидетельствовали. Ну и нашу... Ведь что я теперь сестре Лизе напишу? Какими глазами смот­ реть на нее буду? Девчонка несчастная! Слова вырывались из горла Катерины Семеновны вразброд; рыдания пересекали речь. То, что она передумала одна, высказанное приобретало раз’едающую, безжалостную, ранящую силу. — Завели порядки! Цветы земли,—расцвели, нечего сказать... И везде, везде вы так. Землю всю загадили, запакостили... все испортили, все! Ни бо­ га, ни совести, ни чести, ни правды, ни красоты... Ничего, ничего святого! Суд пойдет теперь, допросы... страм. Стыд, стыд-то, стыд. Что делать? Ну, го­ вори!.. — Что же теперь можно делать? Несчастье. Пережить надо. Винов­ ник, конечно, ответит... — Подумаешь, счастье какое! Виновник ответит. Чем он может отве­ тить? Погубили девочку... всего-то ей четырнадцать... Жизнь всю погубили... — Зачем так говорить? Все это изживется. — Не важно, значит. Хотя бы обязать его выдавать ей пособие, что ли... Это можно? — Уверена, что нет... Да и как же? Он в тюрьме будет сидеть... Катерина Семеновна перестала плакать; правый угол рта ее судорожно подергивался; Нинель опустила глаза, чтобы не видеть этого подергивания. — Что это раньше, при гадком-то правительстве, таких вещей не было, не слыхали. — Неправда. И раньше были. И в институтах благородных девиц, и в семьях, и везде... везде... Только скрывали эти обстоятельства тщательно. И если с какой-нибудь девушкой или девочкой случалось такое несчастье, то она уж действительно становилась погибшей. Клеймо на нее клали раз навсегда: навсегда из общества выгоняли. А теперь такой погибели, как вы