Сибирские огни, 1926, № 4

Через забор высунулась голова круглая, унырнула, высунулась еще и с выкриком: — Заходи к нам. Кусать не станем!.. Идущий по улицам— повинен думам улиц—Маруся повернулась и, войдя во двор, остановилась: у крыльца избы стол, покрытый скатертью, на столе тарелки. Стояла у стола Дуня, широкие плечи ее плавали от самовара к та ­ релкам, Гриша—мытый, чистый и с ним человек коренастый, с усами закру­ ченными. Стеша махала руками: — Праздник севодня у нас. Смирились! Вот и загуляли. А это, черно­ усый, мужик мой. Гриша вытащил украдкой бутылку, украдкой, когда говорила Маруся с бабами, налил ей в стакан «самосядочной», расставил стаканы по столу и, под­ моргнув усами русыми, черным усам и Марусе подставил стакан: — Грех отставать от других. Дуня, Стеша обступили Марусю: — Нет, уж ты, уж должна выпить. Гриша снова и снова наполнял стаканы, и бабы и мужики пили и пили; кругом туман самогона, и вот—оскаленное в смехе лицо Григория, вот усы черные, как дышла от ушей передвигаемые медленно к носу, вот болтающая­ ся голова Стеши и вот плавающие в тумане самогонных морей широкие плечи Дуни. Стеша, облапив Дуню, хохотала, и круглое лицо ее, как волдырь на ши­ роком дворе, и глаза укатывались в мясо лба, и щели глазные лезли на брови. Голову на стол оперев, Стешин муж выволакивал слова: — Нет здесь понятий. Приехал как из Германии, выболела душа. Думал там— родное здесь место. А там я научился разбирать народ. Григорий орал на двор: — Разойдись, душа, размахнись, рука. Авдотья, играй нам. С наперстком на пальце, ударила Дуня в заслонку печную, и кружился Григорий обалделым и в присядку и в ладони сыпал под удары; Стеша за Гри­ горием болтала распоясанным животом и бабой безумной, с волосами рыжими, косматыми, под шлепанье ладоней Григория и под удары в жесть, выкри­ кивала: Синтетюриха телегу продала, на те деньги балалайку завела. Балалайка та наигравает. Синтетюриха наплясывает. У синтетюрихи-то зад толстой! Да, ух-ух-ух толстой. С выкрика, с разбега плясового Стеша шарахнулась к Марусе и животом и грудями давила: — А ты, девка, не сердись. И усы тянулись к Марусе: — Я говорю насчет конюшен. Здесь не подумай сделать. Об’яснил я не­ давно жене своей, как надо жить—осмеяла меня, погань. Загородку скотине на зиму сделал с яслями, сеновалом, с корытом, со всеми угодьями, по-загра- ничному, так мужики проходу не давали: вон, говорят, доморощенный австри­ як идет. Стеша руки в бока: — Буде. До нас идем чаевать. Мужики оплели руки вокруг шеи и вышли из двора: Голова ль ты моя удалая, долго ль буду тебя я носить?