Сибирские огни, 1926, № 4

скамьи перевернули квашню с мукой (а квашню с мукой должен был днем ме­ сить волпред), на рыла свиные—с глазами, невидящими потолка—липла кваш­ ня, щетина зашпаклевана квашеным разваром; свиньи распахнули дрерь в горницу, и через порог просунула голову самая старшая свинья, свинья уви­ дела в переднем углу иконы, возле икон красное полотнище и между иконами и полотнищем зеркало, и в зеркале свинья самая старшая увидела^ебя и со страху, раскрыв хайло, ухнула, и табуном, в испуге страшной, свиньи выме­ лись из избы, и старшая свинья во дворе крутилась, и в глазах у ней было: иконы, красное полотнище и между иконами и полотнищем свиное рыло! По улицам, по перекресткам тянулись мужики к волисполкому и в ру­ ках их были сырые обрубыши и з а спинами у многих топоры; прятались му­ жики возле плетней и у многих в руках были дробовики. Когда Стеша выкрик­ нула: «Фискует она, городская, и из-за нее мужики бьют баб»,—мужики с улиц, от плетней сгрудились к волисполкому и там коротко волпреду: — Веди ее. Волпред из волисполкома пришел домой; Маруся с кровати вскочила после уханья свиного, слышала сопенье, бег, уханье; волпред вкатился во двор, разгладил глаза и быстрее глаз вкатился в отворенную дверь дома: би­ тая квашня, стол опрокинутый, дверь горницы и в дверях девушка. Голову от­ брасывая, волпред говорил: — И поясню я тебе. Народ наш сильно дикой. Требуют. Ежели что, то в защиту скажу. А страшной народ наш. И конфискация подвела. И бабы там. Говорят, что с Григорием там. Осторожность надо. И казалось Марусе лицо волпреда отображенным в ночных кострах, увеличенным в сажени, и потому была в ногах ее прыть. — Поясню я тебе,—говорил волпред,—обида у мужиков и у баб боль­ шая. Вот и баба моя никогда не живет без обиды. Все хозяйство бабы на своих плечах вывезли—теперь им никакой закон. А потому и бабы тебя просят и му­ жики требуют. Мужики злобу свою несут—бабы обидьг свои несут. Много на­ копилось... Баба волпреда ехала мимо волисполкома, и ее остановили, окружили, и она всем в ответ охала и показывала убитую курицу. Маруся и волпред только подошли к волисполкому. Бабы стихли, и из толпы вылетела Стеша, крикнула, развернулась всей горечью, и мужики, Фома, хлынули вперед, надавили, и Федор Петрович метнулся в середину тол­ пы и голосом своим покрывал их всех, и метался и не видно было его, лишь голос его гремел и раскатывался: — Мои отцы, братья, сестры, мои товарищи, граждане—я виноват перед ьами. Я отец ее. Она моя дочь. Выслушайте' меня. Злоба не родит любви. Не смоешь обиду кровью. Выслушайте меня. Я ушел из этой деревни и обошел весь свет. Я приходил к вам и меня выгоняли. Я был один. Я был молод—те­ перь старик. Но у нас есть дети, их бесчисленное множество, и они делают то, что их отцами и дедами начато. Убьете одну— придут другие. Вы убьете— убьют вас. Возьмите меня и убейте, а ее отпустите. Я родился в этой дерев­ не и в ней умру. А то, что она делает—будут делать и все, что мешает ей—она уберет. Мои отцы, братья, сестры— это я говорю вам, который много жил и много видел на свете...—и упал Федор Петрович на колени и целовал землю. И бабы и мужики долго стояли, не зная, что делать. И остановились, и захолодели, и руки их одрябли. Стеша была впереди всех—рыхлая, немая,