Сибирские огни, 1926, № 4

— Вчера, вчера бил. Вчера бил. Стеша кричала: — Мой-то не лучше. Поймала с поличным. Пошел лошадь поить. Вот его нет, нет; ждала, ждала—пропал. Пошла на речку. Слушаю, а где-то ше- буршит. Прошла к огороду, а он сидит на прясле с учительшей, гогочут оба. Меня взяло зло, я подкралась, да учительшу в спину. Она под берег. О чем судили?—спрашиваю. Рассказывал, говорит, про Германию, когда там был в плену. А знаю, врет. Во сне выболтал. Больной, говорит, я учительшей. Нет, мы покажем им как таскаться по огородам с девчонками! Больные, ядрена колена. Эх, Дуня, Дуня... Молила соседку Дуня: — Научи ты меня, чего с ним поделать? Остепенился было, теперь сбе­ сился. Подхожу сегодня утром, он с фургона траву бросал. Стоит на фургоне, руки опустил. Я ему со злости: «Свою родную жену бить, чужих миловать; образованный народ». А он с фургона: «Молчи, сука». Я ему: «Кобель шаль­ ной». Он соскочил с фургона, да и давай меня обихаживать. Бабушка уняла. Да научи ты меня, Стеша, што это поделать! Научи ты, родная, Стеша, вра­ зуми меня. Счастья не вижу. Нет счастья! Колыхалась в обиде Дуня на пороге избы соседки, согнутая до земли, и Стеша с толстыми руками оголенными трясла животом и ругалась: — Да хоть бы мы одне были в обиде, а то весь народ. Все солдатки жалуются. Мой стращал: разводную дам, но боится. Я ему такую разводную покажу—в веки вечные не позабудет,—и присела Стеша к Дуне.—Ты знаешь, почему пожар был у Кулигиных? Он женился на другой, а солдатка-то ночью и подпалила: ни мне, ни вам, говорит,— мое добро. Семь лет жила без тебя, проживу и больше. А Кочкина за што в тюрьму? Ехал из городу с солдаткой, она везла его домой. Доехали до озера—он ее и ухлопал гирями. Повесил гири на шею, да в воду. Женился на другой. По-моему, так: моим трудом деланное пусть лучше гибнет в огне. Теперь мой боится говорить о развод­ ной. Подпалю, говорю ему! Вся, говорю, из-за тебя в огонь пойдет деревня. Нет, мы им покажем!.. Стеша прыгала после слов, и круглые серые глаза плясали сердито и дико: — Дунька, зададим им баню. В волость пойдем. Соберем солдаток и вломимся в волость. А там заставим писаря гумагу написать, чтобы наши мужья не смели помыкать своими женами. Терпели, туды их, будя! По улицам и переулкам деревенским бегала Стеша с палкой в руке; круглое лицо смотрело сердито, и глаза были грозными, и щеки горели зло­ бой; пробиралась Стеша в дома, отпластывала приказом: — Иди! Из улиц толпа, впереди Стеша, и к волисполкому подходили наклонен- но-припугнутыми: руки, ноги, язык, глаза—боялись площади, широкой,оголен­ ной, боялись потому, что на оголенной площади женщины были на виду всей деревни, были на смотру всех деревень, и смотрели женщины на себя, как на голых, и стыдились, и потому, наклоненная припугнутость, потому робкой походкой просили женщины площадь: «Широкая, оголенная, не обесславь»,— и, опережая друг дружку, не зная чему, отчего и почему смеялись. Двери ВИК’а изнутри были закреплены в три крюка, и толпой разно­ голосых прибоев ударили женщины в эти двери, прорвали их и раскатились по волисполкому.