Сибирские огни, 1926, № 4

пред вышел из двора, и там, на улице, в уши волпреду стоны женские—то Дуня охала на войлоке грубом, твердыми костями с души выпирала тяжесть. У ворот своего дома волпред остановился, переводя дух, и к нему фин­ агент: — Вот ей письменное предложение насчет брака,— повернулся и уто­ нул в улице. Не успел волпред шагнуть— из-за спины вынырнул Григорий: — Она у тебя? К тебе пришла? Мне надо ее. Маруся кралась к берегу озера и слышала покойный говор людей и бли­ же, ближе доставала глазами к огню. Маруся видела лица людей, вылуженные в огневую медь; огонь береговой, косматый рос в сажени, и лица людей, ле­ жащих около, выращивал в своем саженном пламени. у Фома Толкач нащупал ременные возжи, перебрал их в руке, потом долго копался у амбара и в яму зарыл возжи и, подложив под голову топор, лег тут же у амбара, а баба Фомы вытаскивала горшки и крынки из погреба и через плетень передавала соседке: — Раззоренье, кума. И горшки зафискуют и корчаги. Да, кума. Под ко­ рень, под корень. И куриц всех. А все это та, што с гумагами. Большеглазая, в мужичьем пиджаке. И Федька сумашедший заодно. Под корень, кума, под корень. И прялку там упрячь. В назем... Огни на берегу озера пугали ночь, и манили огни к себе, и Маруся стоя­ ла в полосе, освещенной огнями, замирающая, околдованная и озером и ночью. К берегу шел Гриша, вытянув шею, выискивая глазами, не находил и ду­ мал: «Не уйти ли домой, не лечь ли рядом с Дуней», но, увидев Марусю, вы­ гнулся, выпрямился, вымахнул руками и переломал лицо улыбкой. Упруго гну­ лась Маруся, Гриша дервенел, шаги его меньше, меньше и тишина... Федор Петрович видел Григория и видел Марусю, и говорил земле, и небу, и озеру, что у него безродного весь мир—родня, что у него бездомно­ го—'весь мир— его дом, и что у него миллионы сыновей и дочерей и он рад тем двум, что спрятались сейчас в траву. И кто-то могучий и сильный тушил огни и звал, манил: — Огни, тушите огни: где-то, что-то; огни, тушите огни: где-то, что-то от вихря, от бури переломавших себя. Федор Петрович смотрел на небо и на озеро и молился: озеро тихое, озеро мирное—глади покойной храни ширину; небо безвейное, робкое, без- вейностью ломкое— небо обвей дуновеньем покойную озера гладь... Кто-то могучий тушил огни и звал, и манил... Деревня спала на топорах. V. Дуня на пороге избы соседки, зажав щеки в ладони, плакала, и пряди: русых волос, косматые и длинные, катились со лба и липли к углам рта: пря­ ди волос обижены, пряди женских волос в слезах. С засученными рукавами над Дуней стояла соседка Стеша, расставив ноги, живот выпятив, на живот подоткнув юбку, и так раскачивала животом и раскачивала, пока у Дуни текли слезы, и голова соседки круглая и тоже раскачивалась— то вправо, то влево, и руки Стеши вымахивали ругань, не сказанную языком: — Терпеть, терпеть. Терпишь-терпишь, да и лопнешь. Да, што оне, мать их туды, измываются? Дуня, ладони отдирая от щек: