Сибирские огни, 1926, № 4

Сплюнул после слов, закурил, глаза разогнал по двору—двор завален мусором, вымерещилось: — Подмести двор нет время. Или я вправду лодырь. А все это служба. Вот красноармейцы, все солдаты, вышли со службы—ленивый народ. Теперь баба одна ворочает руками. А туг болван в волости. Мало, курицу убил. Тьфу. А девченка она хорошенькая. Не нашими водами вспоена, не нашим умом учена. По улице шагал парень, рубаха на нем разодрана и на руке кровь; за парнем подпрыгивала растрепанная молодая баба; он русый, она широкая в плечах; он выкрикивал ругань, она взвизгивала: — А чьи кулаки своротили скулы? Волпред смотрел на парня и на бабу: — В чем у вас? — Протокол на ее. — Нет, протокол на ево. Я заявляю. Волпред подошел к бабе: — Кажи, что он настроил. — Врать будет,— перебил парень. Волпред топтался на месте, спрашивал, говорил, а на мозги выползала убитая им курица, и хлопала в мозгах курица крыльями и кудахтала: — Везде-так, везде-так, везде-так. Волпред парню: — Помирись. А там по закону—заявление о разводе. Баба тянула парню руки: — Убей меня, если скажу чево. День шагал к вечеру, и за деревней колеса телег торопливо болтали языками дерева, с работ разбегаясь по дворам. Маруся слышала крики бабы, ругань парня, потом стук в ворота и тишину; спрыгнула к окну, смотрела в окно на уходивших: парень в прорванной рубахе—Григорий, баба—Дуня. Юбку одернула Маруся, вытерла глаза и бегом из горницы, скакала че­ рез порог; на дворе волпред, увидев Марусю, расплылся: — Выспались? На воздухе летнем, в предвечерии мягком опахнуло Марусю свежим; после сна телу гибкость, тело Маруси хотело выгнуть в какую-то непонят­ ную прыть. Из ворот провожал на гулянье Марусю волпред: — На чистый воздух, там благодать. Вечер летний, смуглый плыл по озеру неба, и заря была, как нераску- шенна’я ягода. Кто в силе выдержать нераскушенность зрелую: вечер, греби на веслах заката от дневных рек на озера ночи. Маруся из плетня выломала прутик, кивнула волпреду выстригом на лбу волос и за поворотом изб скрылась, играя волосами, и была у ней впри­ прыжку ног наклоненная грудь. Волпред видел извилину синенькой юбки, видел вприпрыжку ног накло­ ненную грудь—не сказал, думая: «Хороша каша, да не наша». Когда пахнет смолой—у людей ноздри широки, когда люди видят во- ду—у них дрожь. Екимко-Бог только что поставил на озере сети, разогнал по воде лодку и вылетел на берег, опираясь на весло, выпрыгнул из лодки и как зазевает: — Э-эх, э-эх ,— и ноздри раздуты и по коже холодок; Федор Петрович рассмеялся: — Какой тебя взял подшиб?