Сибирские огни, 1926, № 4

верное, от лежания в каталажке заплакал; лежал в каталажке на полу и пла­ кал, шли слезы на пальцы, упирающие в щеки, с пальцев слезы капали на пыль нехоженную, и вот—наверх мозгов вышло далекое, забытое: Гимназист Адам украл у дяди на чердаке подвешенное мясо-солонину. Продал краденное. На бульваре встретил черноглазую. Встречал ее и ранее, ранее денег на черные глаза не было. Она улыбнулась, он пошел с ней, сговорил­ ся за трешницу. Пил вино, голова кружилась, кружился Адам в вине и в черных разманивающих глазах. Сбросил партикулярное платье, лег на кровать, ку­ пленную за трешницу, вырученную за украденное у дяди мясо. Эх, трешница, трешница, как ты тепла! А в это время в двери стук и грубейший голос: — Открой! Большие черные глаза еще больше, еще черней, а стук беспрерывный в дверь комнаты и голос грубее: голосина сиплый, толчки в дверь, страшные толчки, и в комнату влетел верзила: — А, ты к моей супруге... Партикулярное платье за дверь, гимназист с теплой кровати кувырком за платьем: в голову, в бока, в грудь—толчки сильнее, чем в дверь от семи­ пудовых кулаков верзилы, а большие черные глаза в смехе от дверей, показы­ вая трешницу, вырученную за мясо; плачет гимназист, щеки в синяках. Плачет Адам Михайлович от воспоминания и слезы сменились жалобой; сел Адам Михайлович на пиджак, разостланный посреди каталажки: — Один— ой-ой-ой—один. Ой—один—ой. У крыльца волости Адам Михайлович услышал голоса, присмирел. По го­ лосам узнал, что вернулись с перемера полос и согнулся в три погибели: где руки, там ноги, где ноги, там руки; деревянный засов грохнулся у дверей ката ­ лажки, и на пороге стояла Маруся, неузнаваемая Адамом Михайловичем: гла­ за большие и зрачкастые: — Пишите протокол по обмеру полос и с ко-он-ффи-ска-ци-ей иму­ щества. Услышал Адам Михайлович и покорный и тихий, с красными глазами, поднялся с пола. Перо свистело, заглавные буквы в кренделя, калачи, колеса, текст—пле­ тень ивовых прутьев, гнутых в соку молодняка. Мастер водить пером по бу= маге Адам Михайлович с разбега, как дерганет колесо, от колеса текст иво­ вых завитушек—стол ходенем, бумага плачет, и губы Адама Михайловича улыбкою вплетаются в текст. Марусю к себе чай пить просил волпред; Маруся устала, хотела есть, пошла: — Извинения просить буду. Стряпал сам. Тем угощать буду. Жена в поле рано уезжает. Стряпаю сам,—дома говорил, нагибаясь к Mapvce, волпред. В комнате волпреда Маруся видела плакаты такие же, как в волости на . с т ен ах ; в горнице около печки уцелела картина боя русских с японцами; око­ ло кровати же—картины сраженья из войны 1914 г. и у кровати над подушка­ ми, во всю стену— красное полотнище; налево на той же стене угол стен, полный иконами; между иконами красным полотнищем—зеркало. После чая волпред предложил: — Вы бы уснули. Вот тут, на кровати. Я буду во дворе. Работешка есть. Волпред сидел под сараем на толстом чурбаке, и в руках его был молоток, долото и в ноги был брошен топор: волпред делал грабельные головки, бил мо­ лотком по долоту, досадовал на тупость долота и под стук молотка рассуж­ дал: