Сибирские огни, 1926, № 4

Зимой Фома на току без шапки, без шубы, с зубами стиснутыми, и летом, когда пахал, снимал ш ганы, грудью подпирал—это, чтоб вывезли кров­ ные, это, чтоб не употели родные, и лишь ночью был, как в столбняке, чтоб при первых петухах на ноги и обхватывать день в беремя, сжимать его и нести до следующей ночи. О, ночи летние, как тяжелы и сладки: Фома Толкач десять раз обегал полосу, десять раз останавливался на углах полосы и когда перед самым утром замирают и птицы, и человек, и животное—замер Фома Толкач, об­ няв набухшие росою стебли ржи, и не дышал, не говорил, не жил... Томилось озеро выпью, которая надрывалась, ухала и стонала. Федор Петрович томился ночью, сном и днем, который ушел; ворочался с боку на бок на Камышевой подстилке и не мог уснуть; вставал, перетряхивал под­ стилку, ложился вновь и вновь не мог уснуть; прислушивался к стону выпи, считал: раз, два, три, четыре; сходил за сеном, подложил его под голову; или от сена, или от росы, что на сене, только сон от Федора Петровича убежал и в непреодолимом томлении он сел, обхватив колени, нагнулся и закусил губы: горело нутро, ныли кости, томило сердце, и голова шла ниже, ниже до самых колен, ниже колен, и то, что томило сердце, ударяло в голову, в спи­ ну, и Федор Петрович выкатился из шалаша. Стонала ночь от выпи; в тумане, на озере, мелькали огни и шел чуть слышный плеск; Федор Петрович ладонями ощупал сырое место и воткнулся в него головой: не было слов, не было выпи, не было боли, и то, что было в сердце и в голове, источалось в землю:— «Неужели старость-то, как гора, тя ­ гость-то—как пустая бочка. Дряхлятина. Неужели это дряхлость? Неужели это изнеможение? Как несчастен человек, когда из, него еще при жизни вы­ ходит сок. Истертое, измолотое тело! Нет покоя, нет отдыха».—Федор Пет­ рович отодрал голову от земли, над ним стоял Екимко-Бог и держал в руках длинную рыбину: — Федор Петрович—вот какую подцапил. Как вдарил—и прямо в з а ­ тылок. Ать едва выволок. Посмотри ты. Федор Петрович шевельнулся всем телом: — Ишь ты, Екимко, удача тебе. А и молодец ты, Екимко,—Федору Петровичу стало веселее. Деревня, как озеро ночное, недвижное: озеро стонало выпью, деревня стонала тоской, на озере мелькали лодки, в деревне от дома к дому испуган­ ные мужики и ударяли в грудь кулаками и били в сердце тяжепыми сло­ вами: — Лишат. Всево лишат. У-ух! Завернуть-ба под крыло. Гума-а-ги. Девчонка, девчонка. До пепла спустит. 'Груба только одна,—останавливались среди улицы, прислушивались, как стонало озеро выпью, считали: — Раз, два, три, четыре. Д-дак четыре овина сулит на десятине. А вот спустит под корень, крупы не оставит... А-ах, гумаг навезла... Трава намокла, обмякла, и ночь стала немой. В шалаше на сене лежал Федор Петрович и рядом с ним Екимко-Бог—оба мокрые озером, и оба во­ нючие рыбой. — Екимко, ты не знаешь, что такое социализм? — Не. — А мы вместе добывали рыбу? — У-гу. — И вместе ее с’едим? У- гу .