Сибирские огни, 1926, № 4

с короткими ногами и с глазами хитрыми, лукавыми и радостными,—туман пролетел, и она отдернула руку От старика, посмотрела на его бурую лысину и в другой раз подумала: «А странный старик и смешной». Разнеможенная солнцем, травами, Маруся на окраине деревни села на лестницу ветряной мельницы, и по телу ее разливалось предсонное успокое ние: спина откинута, ноги вытянуты и под ухом робкое дыхание и на щеке липкая теплота,—вскочила: — Те-е-ле-нок! Вот какой негодяй! Теленок в испуге отбежал, повернулся, глаза большущие, светлые и, как казалось Марусе, глаза теленка хохотали; у Маруси, когда смотрела на теленка, глаза тоже были большущие и тоже в хохоте... Гриша распрег из фургона лошадей, вывел их за ворота, снял узды, по­ водами хлестнул лошадей, свистнул, и лошади глухо копытами били в рых­ лую улицу деревни. В ворота—Дуня загорелая, руки длинные, по коромыслу выложенные; едва успев приехать с работы сенокосной, Дуня побежала за водой на озеро, спеша до ужина, и была Дуня босой и шагала твердо, и грудь при ходьбе упруго выпирала вперед. Бабушка за ужином загадывала: — У нас гостья. С гумагами из волости. Сам председатель к нам по­ ставил. Когда спрашивала, он говорил— инспехтур в юбке. Гриша торопливо и молчком улизнул в избу, бабушка с Дуней толко­ вали о домашности, и бабушка полушопотом спрашивала про Гришу: — Как он теперь? Дуня в чайное блюдечко отдувалась: — Лучше теперь. Ничего, говорит, с вами не сделаешь, а кормить себя и вас надо. Раньше ночью-то отвертывался. Сожмет зубы и щиплет меня со злости. А севодня смотрел на меня, а потом целовал меня. Морщины бабушки раздернулись: — Молодчина ты, девка! Крепи его, девка, к себе. Образумился па­ рень. Крепи, девка, ево, крепи! В ворота проскочила Маруся, за ней теленок: — Ну, и варначище же этот теленок. Ну, и негодяй. Я от него, а он за мной, а то он от меня—я за ним. Бабушка долгим испытующим взглядом смотрела на разгоревшую Ма- русю и из впадин старых тусклых глаз сыпались искры заветной мудрости, незадавленной в глазах тяжестью горба: — Садись, садись, дочка. Загулялась ты. Дуня толковала Марусе о хозяйстве и о себе: — Косить наступила пора. Травы ноне не перекосишь. Выдурела т р а ­ ва выше голов. Так, куда ни кинь глаз—там и коси. Славно, што вот муж из армии вышел. То все сама делала: боронила, пахала, косила и жала— все сама. Ведь я сберегла домашность. На крыльцо вышел Григорий: бритый, мытый, чесанный, усы русые круторожками, пробор волос—из’яну нет, глазами скакал: с бабушки на Марусю, с Маруси на Дуню, отскакивая от твердых плеч Дуни, прыгал об­ ратно; с крыльца сбежав, руку в конвертик, и Марусе: «Григорий Долгих». Григорий жал Марусе руку, усами брал во фронт. Дуня и бабушка не видели Григория таким бойким. таким глаженым и руку так в конвертик.