Сибирские огни, 1926, № 4

Финагент взвизгнул и в плечо толкнул мужика. Тогда Федор Петрович приподнялся на носках ботинок, губы раздраженно раздернул, отчего фин­ агент присел, захлебнулся, а мужик, как выкупанный, смотрел на всех и не­ доумевал, Федор же Петрович согнулся и вышел из волисполкома. Маруся глядела на мужиков—мужики смотрели на нее: она не знала мужиков—мужики не знали ее и к сголу ее подвертывали спины. Волпред Фоме Толкачу раз’яснял, что сделают у него промер полос; через минуту Фома из канцелярии скрылся, а в догонку ему летело от кан­ целярских столов: — Ко-он-ффи-ска-це-я. Волпред и Маруся шли И8 волисполкома. Мужики, руки опустив за по­ яса, смотрели им вслед и качали головами: — Нагорит, дядя Фадей. — Нагорит, как же. — Вся-то с пузырь, а народ в повиновенье. — Хвост подымет, рот разинет—наскрозь видать. — Ыг-гы-гы. — Зафискуют. — В разор вгонит. — Ыг-гы-гы. На столе дырявая клеенка в портретах верховных вождей войны тысяча восемьсот двенадцатого года, и Маруся за столом черенком деревянной лож­ ки ковыряла и стол и клеенку, а когда бабушка подала ужин, Маруся ела мясные щи с морковью, кашу гречневую и когда наелась: — Чудно, бабушка, у вас тут—на столе целая история. Бабушка, старая, в выкраске серых морщин, угощала: — Ешь, дочка. Не стесняйся. Устала поди. И каких только историй мы не видали. Всего насмотрелись поди,—и после слов принесла оладьи; Ма­ руся, увидев, вскрикнула: — Бабушка... — Ой, да што ты! Вот как наши приедут с поля—увидишь, как будут ись. Когда много едят—мое сердце радо. Бабушка уперла пальцами в нижнюю губу, заскрипела: — Вот на лето приехал один, говорят, что лишившись рассудку. А по­ мнила. Забияка был. И в каторгах был и за границами был. Везде был, а слу­ чилась беда—пожаловал на деревню. Все бывает на свете. И у всех истории разные. Бабушка под скрип голоса зевнула; Маруся, увидев зевоту старушью, засмеялась, оголяя ряды ровных белым блеском зубов, и после смеха вско­ чила: — Бабушка, я гулять пойду. — Пойди, пойди, дочка. Наши скоро с покоса приедут. Пойди, пойди. Маруся шла деревенскими улицами, говор которых ей непонятен и не­ знаком, но говор этих улиц по-мужичьему валок и прост, и к выезду на пе­ рекрестках дорожные колеи, как морщины лба мужичьего, думающего, куда свернуть— направо иль налево; кому понятны, кому знакомы думы деревен­ ских выездов из улиц,— стояла, не зная, куда пойти: вправо—дорога, вле­ во—дорога и прямо—распластанное пространство и вдалеке курганы.