Сибирские огни, 1926, № 4

В углях раскопали обгоревшую Данилину корову. Скоблили ее скреб­ ком, рубили, ели. Данило сидел перед полной самогоном кружкой бледный. Самогонка не лезла в горло, но ему подносили, и он пил. Голова туманилась, бродили разметанные по ветру мысли— ветреные обрывки. Вздыхал. Вскидывал го­ лову. — Ребеночка-то нет теперь,—шарил кругом себя по земле грязной ладонью:—может и его мясишко в угольках разроете?.. — Разроем... Все одно... нам... Виш, мир-от загулял!.. Хо-хо!.. — Загулял... — Знамо!.. Оно, как сказать!.. Ребенок он... Выпьем!.. Раньше в ячейке нельзя было... Теперь вроде свободу получил... Пью... Прокл в одной руке держал ковш самогона, а в другой—за шиворот—■ семилетнего сынишку: — Пей, коблов сын! — Не хо-очу, тя-тя,— таращился тот. — Пей! Не то в зад вылью! Семилетний пил. Кашлял. Давился. Подгонял оглушительный пьяный гогот. Колотились в набухшие уши осипшие выкрики: — Зараз бутылку. Кто больше?.. — Спор, братцы... — Брешь! Бутылью пустяк, нет ты рюмкой... — Двадцать рюмок!.. — Тридцать... — Тридцать пять... — Кто больше?.. Тридцать пять... — Сам пусть выпьет!.. Рядом с земли поднимались хрипы. И тоже голоса: — Вдарь ему в пятки. Встанет... — Кволый... Ну, и удох... — Есть тридцать! — В-вали! Ну, в-вали! В морду хошь?.. — Собственный сын, братцы, To -есть по моей фамилии... Ы...ик... — А ну его к матери!.. Всю торжеству нарушил... — Косточка-от она малая, нежная. В зубе хрустнет—не слышно... — Бабы-ти, вишь все попрятались... — Хо-хо!.. Братци!.. Данило-то!.. Угу-гу!.. — Молодец, Данило!.. Дать ему!.. — Кого дать?.. — Он за нас, мы за него... — Бабу мне, братци, вяло мотал головой Данило:—уйду... Не доста­ нется боля... Эх-ха!.. — Во это да!.. — Он теперь уж... угу-гу!.. Х-ха-ха-а... — Не иначе Дуньку-салдатку, братци..• Пусть на обчественное дело брюхой послужит.—Пра-аль-на-а!.. Визг. Вой. — Пузо У ней все одно соиияльнай вопрос. Где твой конец, Дунька?.. Не Дунька—степь... Р-раздольюшко!.. Рев. Пыль коромыслом... В баню от страха под полок забилась...