Сибирские огни, 1926, № 4

Петька вывеску повесил, Дормидон молиться заставлял. Думать, не чувствую клонит к чему? Так за что же матери твоей на переклади­ не пришлось жизнь свою кончить? Америка в книгах у тебя одна. Там, мол, хорошо, где нас нет. А здесь рядом черва... Вон прет из него, не продохнешь. Товарищ наш... Революционер... Чем кончил?.. Где оправданье твое ему?.. Жизнь одна ведь... Э-эх, не сказать мне того!.. Не умею... ...Суетилась Мавра вкруг Маньки, Дормидона подзуживала: — Паклю, паклю ей в рот суй. — А-а-амм...—давилась Манька. — Сунул... Шпилька вот горячая... Вот... — Мало... чтоб жгла... Юбку ей заголи. Так! До пупа... И-и, касатик, не впервой мне!.. — Да уж мотри, Мавра!.. — Господи Христе, сыне божий, помилуй нас, поглянись нам, славу свою поведай, меня окаянную... Да держи ее крепче!.. Лежи, касатка, молит­ ву про себя иисусову тверди. Господи Иисусе... — Мммм... ммам... ммма-а... Сушит пакля язык, от нее горько, и к горлу подступает ком. Душно. Ноги полотенцем стянуты, голову и руки притянул Дормидон к подушке. В глазах Маньки стена белая, а на стене лохматые трепещущие тени— зверий нестерпимый ужас в глазах Маньки. Противно над ухом скрежещет скрип: — Никшни, никшни, дитятко... Потерпи... Вот... мы его... Свечку бли­ же подставь!.. Оно завсегда с ними... Яблок-от сладок... И што с ней поблаз... Владычи-ца пре... Никш... Держи говорю-ю!.. — Ой, не тяни, Мавра!—зубом скрипел Дормидон:— вида ее не снесу!._ — А ты под руку не кричи... Вишь зад-от у неё зажался!.. Не пущат, видишь... Мычала Манька. Билась. Неумолимые шаршав'ые пальцы рылись в ее нутре. И еще что-то колющее, нестерпимо жесткое, рвущее тело на части. — Крикнуть бы!.. Крикнуть...—думала Манька, но каждое усилие ло­ жилось на больное тело еще более невыносимой мукой. — Ды-р-р-р...—лязгал Дормидон зубами. Шпилька согнулась, в’елась в мясо и никак не выходила назад. — Разожми зад, касатка!.. Ой, разожми!.. — Маврушка!.. Господи!.. Умру я!.. Силы моей нет!.. — Вода где?.. Чорт старый, воды не припас!.. — Под ле... ле... Почудилось, будто треснули кости у Маньки... — А...а...ай!.. Выскочила пакля. Взвизгнула. Рванулась. Тушей окровавленной вместе с рамой в ночную мглу... — В...в...ва...ваня...я... Ножницами тишину торжествующий и жуткий выстриг крик. А издали от реки отдалось насмешливо: — ...Н...н...ня...ня...—развеселое дорогое слово..: ... Ахнула Фроська, баба дурная, как угорелая. Ребенчишка от груди на стол к ночнику отпихнула, бросилась к двери...