Сибирские огни, 1926, № 4

ловечьей быти. Тогда особенно любит человек голос свой, бриллиантом вправленным в звон огня,—любит и говорит о делах своих, о своих думах. — Ну, я, конешное дело, к самому главному пру. Так, мол, и так, дозвольте уважение мужику сделать и, если согласие ваше на папиросочку, то мы премного отблагодарим. Портсигар у него серебряный, как зеркало, харю досконально и все прочее, как есть видать. Он и говорит: «пожалуй­ ста! Только, со мной вы короче... некогда.... А вижу над головой ейной над­ пись висит: «Рукопожатия отменяются». Это, как же, говорю, руку мужику не желаете? Нет, отвечает, правило есть такое по прозванию гагиена... Слово загнул!!.. Только от нашей простоты на разные слова наплевать, как русского человека агитацией, с л а т - т е господи, не попрешь, время прошло, и ума ему не прибавишь. Сам он, к тому же, одет чистенько, при ошейнике и при часах, только не на груде, как ране, а под рукавом, вроде в ременной сбруе. — Один чорт! Тоже у командиров красных. Эполета с рукава на во­ ротник перемахнула. На плечи скоро сползет, так и знай... ... Впрочем, в эту ночь не слушала сверчка Манька. Да еще баба Фроська в избе наматывала, как нитку на мотовило, бабьи думы. И у Мань­ ки, и у Фроськи в тихую ночь на сердце глухая тоска... Фроська качала ребенка, клевала носом, бессвязно думала: — Не придет ли?.. Не стукнет ли в воротину?.. Ушел—не сказал ни­ чего. И про хлеб ничего не сказал... С утра, как ушел Данилушка, заболело у Фроськи сердце. К ночи тер­ пенья никакого нет. Щемит и щемит— к чему, неизвестно, и молитва на ду­ шу нейдет. А тут еще кот в сомненье вогнал. Сядет на припечку и заорет— оглашенный: не то хворый какой, не то, что чует. Лезут в голову бабе стра­ хи, чутко напрягается слух, каждый шорох ловит. Ребенок вздохнет—по спине мурашки плывут. Не сердце—пичужка у Фроськи. — Спи, милай!.. Спи-и... ... Манька билась на лежанке связанная и губами, шопотом молилась ночи: Вань! Ва-ня!.. Хоть бы разик еще!.. Останный!.. Тятенька!.. Но глухо шалями старинными занавешены окна—не услышит, не учувствует Ванька. ...Крадутся ночи по степи тихие, крадутся росные—прячут от неба землю... Крадутся беды по людям, по деревням, по дорогам—беды шальные, бескрайные, ощупью, вместо глаз—ямы. А придет та беда, волком серым з а ­ воет да закаркает вещим вороном: — Встань, поклонись мне на-встречь, красна-девица! Распахни мне в лицо груди белые! Распотешь ты меня криком-голосом!..—дескать стой и не вякай... ...— Верил я книгам твоим, да разверился. К чему они привели? Гово­ рили и то, и се. Царство небесное на земле сулили. Старую веру отняли, но­ вой не дали, оставили инвалидом жизни. Подожди, говорят, може коли что и будет. Так доколе?.. Книги-ти знают ли?.. Сперва, видно, высосут в кровь, а потом в рай?..