Сибирские огни, 1926, № 4

— Труп чтоб ни-ни! Ждите медицинской экспертизы. В ямку зарыть и выставить караул. Днем и ночью чтобы. И у меня ежели!.. Помахал перед носом председателя папкой, поглотившей страшное де­ ло о трупе, и потребовал общественную подводу. II. Уехал после того Ять и, как в воду, канул. Слышали стороной мужики, что не успел он в милицию к себе показаться, как потребовали его на другой конец района, чуть не за восемьдесят верст, по конокрадскому делу. А по­ том будто в город или еще куда... Кто его знает? У начальства дороги не з а ­ казаны. На то и начальники, чтобы на общественных лошадях раз’езжать, мужика в пот вгонять и приказы выдумывать. Схоронили Николушку в не­ глубокую ямку, прямо на берегу, рядом кол воткнули с красной тряпицей и разожгли под пригорком костер, чтобы караульщикам веселее было. От жар­ кого солнца из могилы вскоре закурился сладковатый и липкий запах. Костер тогда отнесли поближе к реке и, когда на землю падала летняя легкая ночка, костер клал по воде длинную золотую тропу. Чесал себе затылок сельский председатель, каждый день проверяя мо­ гилу, но придумать ничего не мог: — Идтить и идтить,—пыхтел он на десятских:—начальство—оно зна- мо... Сенокос идет. Жнитва на дворе. А ему что?.. Кресты не забывай ста­ вить, которы черед отошли. И по пальцам сосчитывал дни, дожидаясь страшной, неведомой, меди­ цинской экспертизы. Кто знает, что эта самая экспертиза означать может?.. Шли дни от солнца красные и спелые, как земляника в лесу. Тянулись золоченой нитью, а ночи расшитым бархатом, короткие и тихие, как молит­ ва. Изредка над жаркой землей игривые пробегали дождики. Дни тогда заку­ ривались тягучими теплыми маревами, как костры. Дни те деревне—страда. Земля, отяжелев урожаями, ходила по послед- • ним дням. В полях дозревали ржи, заколашивались пшеницы, и трава на лу­ гах донашивала в жилах последнюю сладкую кровь. Ложилась на мужиков каждолетняя забота: хлебец убрать, травку ско­ сить, высушить, стога заметать, и все в срок, без устатку—день такой год кормит. Дороги дни... Но каждый день утром в восьмеро окон ретиво и гудко стучали падоги десятских и наряжали караульных к Николушкиной могиле: — Э-эй! В наряд вам нонеча. Трое на день, пять на ночь, чтобы не страшно было. Хозявы-ы!.. И каждые восьмеро выходили, сцепив в сердце зло: — Днем-от что-ба содеять можно! Страсть!.. Шутники зубоскалили: — Сдохнем сами, на-ять провоняетесь. Вспомните Николушку тогда... Потом стали прятаться и, как рано ни приходили десятские, под окна­ ми встречали их домовничающие старухи: — Так, говоришь, нету хозяина-то? — Да, нету жа. Сказала нету—чо еще нады тебе? — Гумажку возьми, ночью передашь, а на день других приставим. — Та не грамотна я... Кто тебя знат, кака она есть у тебя гумага-та, возьмешь ее,—после греха не оберешься.