Сибирские огни, 1926, № 4

Книгу она не читает, даже не проглядывает. Ей в сущности все равно: читать, вышивать или просто валяться в качалке. Но сейчас должен приехать в гости известный профессор, перед которым хочется показаться умнее. И вот книжка входит в комплект материала для кокетства. Пококетничать своим интересом к литературе, к новому журналу— это иной раз куда инте­ реснее и выигрышнее, чем новым платьем или прической. Такого рода кокетство наблюдается также и среди мужчин. —Не могу жить без Толстого,—умилял меня некий бухгалтер. Но прия­ телю своему он говорил иначе: — Не могу без Толстого уснуть. Каждый раз на сон грядущий, что-нибудь да почитаю. Честности надо требовать не только от писателя, но и от читателя. Чи­ татель не всегда читает честно, т. е. внимательно* без пропусков, до конца, не навязывая автору своих мыслей и подозрений, не делая выводов об авторе во­ обще на основании одногсьдвух его произведений, не поддаваясь случайному, отрицательному впечатлению от нескольких страниц или строк. После смерти! Есенина некая культурная дама, заинтересовавшись поэ­ том, пришла в магазин— купила его стихи. Проглядывая ту т же у прилавка сборник Есенина, она наткнулась на стихи: «Да! есть горькая правда земли, Подсмотрел я ребяческим оком: Лижут в очередь кобели Суку, истекающую соком». Эта «горькая правда земли» настолько' ошарашила даму, воспитанную на поэзии эстетов, что она отказалась от своей покупки, и с тех пор говорит так : «Есенин, конечно, талантлив, но у него есть такие ужасные выражения, такие выражения...». Есть и критики в роде этой дамы: зацепятся за 4 строчки и жарят*). Еще о «горькой правде земли». Многие читатели (главным образом, ин­ теллигенты те, кто выросли до революции) не любят ее, особенно если она не завуалирована, а поставлена четко и резко. В старой литературе— по цензурным и иным условиям— естественно все было «по хорошему»: моральное и физическое безобразие целомудренно (или лицемерно) прикрывалось фиговым листком «приличия». Революция сорвала это фиговый листок. И жизнь, и литература стали обнаженнее и «бесстыднее», и старый читатель порой испуганно шарахается в сторону: т о «такой сюжет», то «такие ужасные выражения». Знакомый врач как-то сказал мне: — Старая литература была, как терапевт: порошки, микстура и прочи деликатные вещи. Были, разумеется, лекарства и горькие, но в меру. А новая— как хирург: в крови, в гное... копается в человеческом мясе, выворачивает внутренности, рвет, кромсает, лезет ножом прямо в сердце... и при этом совсем без наркоза... Такова уж, видно, эпоха: никаких телячьих нежностей... Наблюдая различные слои интеллигенции, я замечал, что больше других читают художественную литературу адвокаты, меньше—врачи и совсем мало— инженеры. . *) См., наприм., рецензию Обрадовича о «Вьюжных Днях» (Красн. Новь).— Ред.