Сибирские огни, 1926, № 4

разверстки не раз его тряс Данило и большевик Гвоздь, но до крови не рас­ трясли, и сейчас на селе двое таких: Дормидон—Ваняткин хозяин—да он. — Я-ж ему отдарю,—поклялся мужик о Даниле, а что западало ему в голову, лежало камнем. Дивовались после общественники. Во время восстания, когда Гвоздя и других ячеешников—Ваняткиного отца с маткой, Николушкину жену и тро­ их мужиков—терзали на виду у всех перед церковью,—Данило спасся у Петра... Потом пришли красные, и на гой же перекладине, на которой кон­ чила жизнь свою Ваняткина матка, вздернули Ермолая-лавочника—-Петрова двоюродного брата. Сам Петро и петлю, говорят, ему завязывал.—Думали мужики: очередь его теперь...—да не тут-то было: остался Петро здравство­ вать и даже благодарность Комиссарову на митинге получил, выпустив из подполья Данилу.—Вот, говорит, главный наш вождь. Кабы не я, была бы ему неопровержимая крышка... Выпустить-то он его выпустил, только ходил' потом Данило задумчивый, невеселый. Петра больше не тревожил, хоть и получил пост председателя сельревкома. Терялось село в догадках. Всяко мекали, складывали, как, мол, и почему, но осталось это дело в тайне, углу­ бив взаимную ненависть врагов. Петро и Данило старались не встречаться, не говорили друг с другомг не кланялись. А когда прошли дни те, и на селе появилась вывеска над но­ венькой лавочкой: «Бакалея Петра Ермолаева и протчее для крестьян»— Данило тряхнул головой и сказал Ваньке: — Кончено, брат!.. Уж коли Петро лавочку вновь открыл!.. Кончено!.. Думать, легко у него было под полом-то? Пальцем не тронул—душу на мо­ товиле вымотал. Теперь кожу снимет. Бросил всякую на селе работу и произвел подсчеты хозяйству: — Изба развалилась. Скот передох. Бабе перемениться нечем. Чистог как есть. Ванька стал говорить про Данилу: — Колеблющий элемент... Неустоявший... Самого Ваньку—тогда еще мальченку глупого—в восстание шомпола­ ми пороли, и он не мог до сих пор забыть, как неделю ходил скрючившись, не мог ни встать, ни сесть и плакал, когда перед глазами вставало матер- нино тело, на перекладину повешенное, и отец—кровавое мятево после оглобельного боя. И он отвечал Даниле: — Нельзя нам сдавать. Как раз такое же будет! — У меня уже есть. Ты бобыль. Ты с семьей попробуй. Конец! Ять в совете речь держал: — Контрреволюционная гидра, товарищи, поднимает голову. Призы­ ваю об’явить контр-революиии борьбу и к виновным применить все строго­ сти революционного закона. Ванька писал протокол. Члены слушали, следили за Ванькиным каран­ дашом и за окнами, в которых виднелась кучка мужиков, ожидавших конца заседания. Глаза членов наливались мутной тоской. — Выношу предложение от имени ячейки и совета просить суровой кары над кулаками и самогонщиками, подозреваемыми в походе против ком­ мунистов. В честь погибшего предлагаю встать. Есть возражающие?.. Возражающих не было. Только один из членов грузно вздохнул, когда приподнялся с места: баба его еще вечером заготовила свежую закваску.