Сибирские огни, 1926, № 1 — 2

Он хочет остаться и во время жестоких классовых битв наследником Пушкина, безмятежным, все приемлющим и все благословящим: «Не злодей я, и не грабил лесом, Не расстреливал несчастных по темницам, Я всего лишь уличный повеса, Улыбающийся встречным лицам». Но наша эпоха требует от людей подчинения себе и понимания ее за­ дач, осуществляемых «сурово и угрюмо». И к Есенину она посылает «Черного человека», вестника смерти. Последним произведением поэта была поэма «Черный человек». Чего не понял поэт в нашей эпохе, чего не ухватил он в ней и почему, благословляя ее, приемля жизнь та к недостойно и немужественно, ушел от нее навсегда? «Но вы не знали. Что в сплошном дыму, В развороченном бурей быте С того и мучаюсь, Что не пойму, Куда несет нас рок событий». Рассудком он понимал, что задача нашей эпохи — счастье человече­ ства, но у него всегда были «не в лапу с холодной волей кипяток сердечных струй». И этот «кипяток сердечных струй» загнал его в безнадежный тупик, в узкий промежуток двух эпох, выхода из которого он не ощутил. Он не по­ верил в город, в его спасительную роль, не поверил в то, что город может действительно породить новую культуру, которая осчастливит человечество. Он не ощутил, что революция способна оживить ту пригнетающую и страш­ ную, особенно для Есенина и его деревенской Руси, механику капиталистиче­ ского уклада, которую ненавидел. Он хотел, чтобы в город была перенесена ;.уховная, внутренняя сущность деревенской Руси с ее пантеистическим при­ ятием жизни. Он испугался смерти живого, природного!, первобытно-скиф­ ского, того древнего и таинственного мира, который был для него наполнен глубоким смыслом, ка к и для Л. Толстого. Он увидел борьбу своего мира с (.механизмом животной обнаженности» города— и увидел, что борьба для его деревенской родины безнадежна. Его ненависть к городу не есть испуг дика­ ря перед культурой, нет, это испуг одной эпохи перед другой: испуг органиче- ческой бессознательной жизни перед расчисленным бездушным механизмом цивилизации. g -gj «Что-то всеми навек утеряно, Май мой синий! Июнь голубой! Не с того ли так чадит мертвечиной Над пропащей этой гульбой. А! Сегодня так весело россам! Самогонного спирта—река. Гармонист с провалившимся носом Им про Волгу поет и про Чека». Свою гибель, свою тоску о размотанной молодости, загубленных юных днях, когда-то наполненных счастьем, он теперь до конца связывает с гибелью России, неизменно сопрягает с гибелью ее древней сущности. Свою роль он видит в одном: «Как псаломщику петь Над родной страной Аллилуя».