Сибирские огни, 1926, № 1 — 2

«Время мое приспело, Не страшен мне лязг кнута. Тело, христово тело, Выплевываю изо рта». Он проклинает «дыхание Китежа»— и вместо божества мертвых провоз­ глашает божество живых. Он проклинает «Радонеж» и хочет, ка к Петр Ве­ ликий, старую Русь заставить плясать под клики пьяной гармоники в обним­ к у со смертью. Но это было, по существу, лишь только истерическим и от­ чаянным криком его. И, несмотря на напускную суровость, он даже1 в этой поэме не освободился от себя попрежнему и с безнадежностью преданного сына тоскует лишь о деревенской России, о ее нищем уюте, заражен ее го­ речью о т непонимания задач и смысла нашей эпохи. И здесь у него попреж­ нему прорывается с тоской: «Вижу нивы твои и хаты, Н а крылечке старуху-мать. Пальцами луч заката Старается она поймать» И здесь, предваряя свою поэму «Страна негодяев», он пишет: «И тебе говорю, Америка. Отколотая половина земли, Страшись по морям безверия Железные пускать корабли!» А его Пугачев, в образе которого он хочет показать национального ре­ волюционера, его Пугачев, это все тот же национальный герой, ка ких мы зна­ ли не мало в нашей истории: одной рукой он заносит над врагом орудие ме­ сти— топор, меч, бомбу, а другой хочет братски обнять весь мир. «Слушай, ведь я из простого рода И сердцем такой же степной дикарь! Я умею на сутки и версты, не трогаясь, Слушать бег ветра и твари шаг Оттого, что в груди у меня, как в берлоге, Ворочается зверенышем теплым душа». И соратники Пугачева полны «мудрости своей звериной», они улыбают­ ся тварям, их головы те же нежные колосья, они провозглашают: «И калмык нам не желтый заяц, В которого можно, как в птицу, стрелять». И даже не закате дней своих поэт, ощутив и провозгласив себя без­ божником, продолжает с тем же упорством отстаивать свои юношеские меч­ ты об абсолютном человеческом счастье, о братстве людей и зверей. Его го­ лубые светлые глаза, когда они не были затуманены пьяным угаром, неслЙ поражающе безнадежное упрямство последней любви и> дружбы к миру. Он хочет и верит, что люди сейчас же, вот в эту минуту, не только должны, но и могут быть счастливыми. Отсюда его нетерепенье по отношению к исто­ рии, к революции, отсюда начинается его откол, отпад от нашей эпохи. Он ропщет, ка к обманутый ребенок, на революцию за то, «Что юность светлую мою В борьбе других я не увидел. Что видел я? Я видел только бой, Да, вместо песен, Слышал канонаду, Не потому ли с желтой головой Я по планете бегал до упаду».