Сибирские огни, 1926, № 1 — 2

В. ПРАВДУХИН. Юноша наперекор городу продолжал выкрикивать упрямо: «Не губить пришли мы в мире, А любить и верить». * Позднее с тоской вопрошал: «О, кого-же, кого-же петь В этом бешеном зареве трупов? Посмотрите: у женщин третий Вылупляется глаз из пупа». Наивный, он продолжал итти по мере сил против общего течения: мы не знаем ни одной строчки из его стихов, где бы он подчинился тогдашним настроениям патриотического озверения. Заслуга, которой немногие поэты, писавшие в то время, могут похвалиться. Во с первой же 'минуты и до конца своих дней он уже чувствовал себя бездомным странником, бесприютным бродягой, лишенным даже прежнего «нищего уюта». Чувство испуга перед людьми не покидает его1до смерти. «Все встречаю, все приемлю, Рад и счастлив душу вынуть, Я пришел на эту землю, Чтоб скорей ее покинуть». Обращаясь к друзьям детсгва-животным, он говорит им: «Никуда не пойду с людьми, Лучше вместе издохнуть с вами, Чем с любимой поднять земли В сумасшедшего ближнего камень». Человек человеку не только волк, человек хуже волка в глазах поэта: «Бог ребенка волчице дал. Человек сел дитя волчицы». Так писал он уже в первых своих стихотворениях,— так же скажет он и в конце своей жизни: «Счастлив тем, что целовал я женщин, Мял цветы, валялся на траве. И зверей, как братьев наших меньших, Никогда не бил по голове». Это пантеистическое мироощущение было у него необычайно ценным: все его образы о красной рябине, раны которой целует ветер-схимник, о ры­ жей осени-кобыле, которая чешет гриву, о березовом кусте, старом клене, похожих на его собственную голову,—лее эти образы свидетельствуют об одном, что мир, природу он воспринимал, ка к нечто живое, органическое, даже тогда, когда стряхнул с себя последние лохмотья мистики. Это русское национальное восприятие мира не является специфическим для Есенина; оно сродни почти всем нашим большим писателям, у него же оно проявилось на­ иболее интимно, он лирик!-—и, пожалуй, с наибольшей и яркой суб’ективно- стью. Но здесь же необходимо сугубо подчеркнуть, что Есенин никогда не был славянофилом, ни в одной черте своей поэзии. Славянофильство всегда было мировоззрением барствующего дворянства, идиллически созерцающего «сча­ стливую» деревню и з крепостных поместий. Конечно, Есенин, ка к ни один из поэтов, любил Россию, деревенскую Россию, полевую ширь и дали. Еще в пе­ риод своего мистицизма он воскликнул: «Если крикнет рать святая: — Кинь ты, Русь, живи в раю! Я скажу: не надо рая. Дайте родину мою».