Сибирские огни, 1926, № 1 — 2

А что плохо думаешь, так и так видно. Думал бы хорошо, сам1бы сказал, к у ­ да и откуда и зачем плывешь. — Ишь ты, мастак какой, умная голова. Ну, еще покурим и дальше рассказывай. Интересно слушать. Правду скажешь— полную каптар гу*) таба­ ку дам. Соврешь—ты мне орешков кедровых в мешок насыплешь на дорогу. Говорю я это, посмеиваюсь, будто всерьез не принимаю шаманские речи, а у самого в голове всякая дрянь колдовская вертится и голос будто не свой. Вот так иной раз у ворожеи просишь: «погадай на картах, старая». А начнет гадать и не веришь и веришь и трепещешь. Шаман сперва было обиделся. — Не шаман я, и что будет, не знаю. Но едешь-ты на прииска за му­ кой и припасами и ждут тебя у моря товарищи и большой капитан. Так вот смотрит. Скосил шаман глаза на свечку, плечи подобрал, голову на бок поста­ вил, и кажется мне будто не шаман, а Холкин, командир наш, супротив меня представился. Чудно, право. — Верно,— говорю,— колдун старый, правильно гадаешь. Дал я ему полную горсть табаку, сам его трубку набил и спрашиваю. — А сколько ж я муки раздобуду? Это я уж спросил для проверки. Курит шаман густо, весь табачным дымом обволокся, только глаза видать. — Не знаю, сколько. Постой— чу, слыхать мне, ка к дверь зимовья скрипнула, человек вышел, двенадцать пудов, говорит. Тут уж я, вправду, посмеялся. — Нет уж, старый, врешь, брат. За двенадцатью пудами и ехать бы не стоило. Мне сотни пудов раздобыть надо. Ты лучше скажи, знать мне хо­ чется, что случится со мной? А он мне: — Худой ты человек есть. Золото и соболиный мех свету боятся. Ни­ кто их снаружи не держит, ка к ты свои мысли. Но поплывешь ты по реке, и когда солнце над головой станет, переломится веточка и ты будешь думать, долго думать, сам узнаешь, о чем думать будешь. Сказал это шаман со злостью. Поднялся и к и н у л с я вон из палатки, буд­ то с цепи сорвался. Я себя за грудки цапнул, с перепугу, подумал: «да не ужто узнал ста­ рый про мои богатства», и кинулся было за ним, а он «то, го» и нырнул в тай­ гу, будто растаял. Вернулся в палатку, смотрю Василий с девкой паршивой перемигивает­ ся, зубы скалит. Посмотрел я на него строго. — Ну, поговори у меня. Спать пора. Завтра чуть свет поедем. Легли на дворе у костра, каждый на своей оленьей шкуре. Хорошая это постель во всяких случаях и в тайге и в избе, сырости не пускает и вошь от нее бежит. Ночь теплая, ка к собачья доха и темная и душная, будто не на земле лежишь, а под землей, под горами высокими. Насилу задремал. Долго ли спал, не знаю, только проснулся, уж сквозь темь серость сочится. Видно, скоро рассвет. Поднялся, посмотрел, ту т ли мои тунгусы. Петр дрыхнет, а Василия нет. *) Кисет.