Сибирские огни, 1926, № 1 — 2

«Почему-то,— рассказывает Потанин в своих воспоминаниях,— меня не отвезли тотчас же (после очной ставки. В В. в острог, а вместе со Щаповым провели в соседнюю комнату, которая Рыкачевым была отдана в распоряже­ ние Щапову; тут стояла его кровать. Он сел на нее, а я на стул возле. «Вот где нам пришлось познакомиться с вами»,— сказал он. Действительно, в Петер­ бурге мне ка к-то не удавалось встретиться со Щаповым. Если нас подслушали, то ничего важного из 'разговора не добыли. Щапов рассказывал мне только о то т, что в Ш-м отделении простыни такого же тонкого полотна, ка к и у полковника Рыкачева; что обед подают ценой в полтора рубля, к обеду вино и т. д.». Какая же причина побудила корпуса жандармов подполковника Рыкаче­ ва, ретивого члена следственной комиссии, держать Щапова в сносных усло­ виях у себя на квартире, а не в остроге? «По дороге из Иркутска в Омск,— рассказывает Потанин,— лошади по­ несли, Щапов выскочил из экипажа и сломал себе ногу. Рыкачев устроил его на время болезни в своей квартире, в той же квартире помещалась и след­ ственная комиссия». Из этого факта видно, что по отношению к Щапову, пользовавшемуся в сибирском обществе большой популярностью, следственная комиссия про­ явила исключительную предупредительность. Из этого факта также видно, почему, по словам Потанина, Щапов «проковылял на костыле к столу», когда явился на очную ставку. Следственной1комиссии оставалось еще выяснить, насколько верно по­ казание Щукина, что ЩаПов автор прокламации. Была устроена очная ставка. Щ укин от своего прежнего показания отрекся. На протоколе очной ставки Щ укин собственноручно сделал следующую, вполне понятную и категориче­ скую, хотя не совсем грамотную, запись»: «В комиссии,—пишет Потанин в своих воспоминаниях,—мне сказали: «Вы теперь видите, что мы все, знаем; мы переловили всех ваших сообщников. Вот вам лист, на котором можете сделать откровенное признание». Когда я давал первые ответы ко­ миссии, я старался воздерживаться в признании, чтобы не втянуть в дело непри­ частных к нему людей, поэтому часто приходилось отзываться незнанием и чув­ ствовать себя в ложном положении—это нестерпимо тревожило совесть. Поэтому я без протеста принял предложение сделать откровенное признание». Это признание сохранилось и представляет большую историческую ценность. Можно разно расценивать это признание, но при его расценке не следует упускать из виду историческую перспективу, а равно нужно учитывать мотивы признания. Но как бы мы ни расценивали это признание, однако, должны сказать, что лишено вся­ кого основания «правомерное и возможное» предположение Г. В. Круссера, будто По­ таниным руководила «надежда на помилование» (см. статью Круссера «Сибирское областничество» в «Известиях Зап. Сиб. отделения Русского Географ. Общества», т. 4, вып. 1, Омск. 1924 г., стр. 89). Люди, рассчитывающие на помилование, не пишут «признания с таким достоинством и с такой прямотой, как это сделал Потанин. Ведь Потанин, в сущности, написал себе мотивированный обвинительный акт. Своим при­ знанием Потанин только подтвердил, что он действительно является вдохновителем и руководителем «сибирских патриотов». При этом Потанин ни в чем не каялся. На какое же помилование он мог р ас­ считывать? Свое «правомерное» предположение, что Потаниным руководила «надежда на помилование», Круссер, для пущей убедительности, многозначительно подкрепляет взя­ тыми в скобки словами: «вспомните исповедь Бакунина». Но дело в том, что известная «исповедь» Бакунина действительно проникнута некоторым духом покаяния в расчете на помилование. В откровенных же признаниях Потанина, при всем желании, не найти и намека на покаяние. И поэтому-то самодержавие вынесло Потанину смертный приговор, ко­ торый, как известно, был заменен каторгой.