Сибирские огни, 1926, № 1 — 2

Лекции Щапова были огромным событием не только для университета, но и для всей Казани. Во время лекций Щапова другие аудитории пустовали; со всей Казани с’езжались, чтобы послушать знаменитость. Сначала к назначению Щапова отнеслись холодно. Академик, питомец духовной школы, не мог, по мнению студентов, дать ничего хорошего. Первое выступление Щапова ошеломило всех своей неожиданностью. «На вступительную лекцию собрался почти весь университет, поэтому пришлось перейти из седьмой аудитории в актовый зал. Настроение было не­ обычайное. В назначенный час торжественно появился весь ученый синклит с попечителем во главе и расселся в креслах 1 -го ряда. Затем показался и Щапов. Его наружность и простой костюм поразили неожиданностью студентов. Когда же он, при всеобщем внимании, тихим, но внятным голосом глубокого убеждения произнес: «Скажу наперед: не с мыслью о государственности, не с идеей централизации, а с идеей народности и областности, я вступил на универсальную кафедру русской истории»,— произошел целый переполох: студенты ринулись к кафедре, облепили ее со всех сторон и, наэликтризован- ные вдохновенной речью, жадно ловили его слова. В первой лекции ои развил свой принципиальный подход к русской исто­ рии, осветивши, главным образом, областное начало в русской жизни. «Русская история в самой основе есть по преим'уществу история раз­ личных областных масс народа, история постоянного территориального устройства, разнообразной этнографической организации, взаимодействия борьбы соединения и разнообразного политического положения областей до централизации и после централизации». Лекция длилась два часа. Затем, оборвав на полуслове свою речь, Ща­ пов быстро вышел. «Несколько секунд,— вспоминает слушатель,— в зале еще длилась мертвая тишина. Но вдруг, ка к могучий удар летней грозы, разразился страшный гром рукоплесканий. Это продолжалось с минуту, толпа не дви­ галась с места, продолжая рукоплескать. Профессора и сам попечитель де- Лали тоже. Потом начались ка кие -то восторженные крики, наконец, ко всему этому присоединился треск мебели, ломавшейся под напором толпы, устре­ мившейся вслед за профессором». Вся аудитория была очарована богатством и новизной обобщений, огромной эрудицией и знанием предмета и, наконец, глубокой искренностью тона. С профессорской кафедры говорил мужик, говорил про мужика, про его вековые страдания, говорил искренно, прямо, непосредственно. Это был про­ фессор необычного типа. «Еще будучи студентом академии, Щапов,—по словам своего биогра­ фа,— выдвинулся своей беззаветной откровенностью: что было у него на уме, то и на языке, и всегда перед кем угодно; его речь отличалась прямотой, по­ ведение его было просто, искренно, а откровенность доходила до наивности, ка к у ребенка». Особенность историка состоит в том, что он не может не быть публи­ цистом. Если человек развивает определенный взгляд на прошлое страны, то тем самым он делает определенные практические выводы для настоящего времени. «Много я мог бы наговорить дельного, жизненного нашим деревянным правителям, да разве они снизойдут до того, чтобы выслушать, говорил он— ка к вспоминает Н. Аристов в своей книге, посвяшенной Щапову— с раздраже­ нием. Мысль подчас мучит, так напрягает голову, что и самых тяжелых вздо­