Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

Когда убили кержака Адеху и двух ранили, камни уже никого не могли остановить... Сеньча страшный, с налитыми кровью глазами, в клочьях руба- хи, облипший волосами еще нацелился напоследок... Но ноги потеряли землю... Закрутило, замяло руки... Навалилась на спину гора человечья каменногрудая, ревущая, уже не- победимая... Солнце лениво откатывалось за гору... Повевало нежно-прохладным ветром... На площадку вскарабкался шустрый черноусый прапорщик: — Честь имею донести... Бунтовщики схвачены и побеждены-с! — Хвала создат... — Ваше... пр..: сходство!—с веселым отчаянием вскричал прапорщик,— еще... имею честь добавить... Неподалеку обнаружено становье алтайцев, дру- жественных, несомненно, с сими бунтовщиками... — Что с ними? Прапорщик рапортовал бойко: — Хотя сии последний в бою участья не принимали, то моленье ихнее показало, что они просили о ниспослании победы их сообщникам... Посему, ввиду желания нашей доблестной роты и храбрых казаков, а также ввиду обилья женщин в сем становье, было разрешено уставшим частям... э... устро- ить себе веселие в сем месте-с... с приказом не колоть лошадей!.. — Молодец!—крикнул полным голосом Качка,—поздравляю вас, лю- безной юноша с чином поручика... — А вас,— обернулся он к Фирлятевскому,—поздравляю, уважаемой и любезный комендант, со званием штаб-офицера Фирлятевский всхлипнул, мигнул воспаленными за день глазами, и бур- но поцеловал пыльное плечо Качки: — Ваш... пр... сход... ство... Ваше... о х . : . я... я... щастлив превыше сил... Благодарю... Качка наставительно поднял палец вверх: — Его благодарите, всеблагого к нам, справедливца небесного! XI. Предтечи будущих веков. Когда очутились все в остроге барнаульском, в закопченной, пропрелой, сырой «каморе», с болью невысказанной почуяли спершейся грудью, что воль- ным, медовым воздухом никогда не надышешься. Умирать будешь, а синими, холодеющими устами будешь ловить жадно сладкий, пахучий дух горных ветров. Привезенных из разгромленного селышка, с полян бухтарминских, поме- стили в одну камору со Степаном и Мареем. Ежели волну морскую, оглушающую гудом, звоном и воем, вспененную дикой бурей, вырвать из глуби родной, окружить неволей стен, куда как лег- че утихомириться... Но не то камора с беглыми. Неумолкающе-грозный гул голосов, трепет и боль слез, сжаты между каменных, мертвых ладоней неохватных острожных стен. Из промозглой этой «каморы», в самом углу острога, не долетит эхо до- согбенных спин на шумном и грязном дворе заводской плотины. Тише всех в каморе была Анка.