Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

ный холст сарафана, билась бы головой об пол, чтобы оглохнуть, устать, одуреть от боли и криков. Ксюта же вечером забрались с Иваном в дальний угол сеновала, ти- хохонько шевелились в сене, пахучем от сохлых полевых цветов. Полулежа плечо к плечу, тесно прижались головами, лежали почти не двигаясь, в сторожной бережи друг к другу. После гулянок, песен и шопотов в кедро- вике над погожей осенней Бией, после зимних пьяных и кратких встреч, теперь пришел раздумчивый устаток и тишина. У Ивана большая твердая ладонь, но до Ксюткиных волос касался осторожно, точно боялся ей сделать больно. Говорили .ухо в ухо, теплым шопотом: — Чай, Ксютушка, скоро принесешь? — Ох! Гляди, скоро... Воспэди-батюш-ко... — Ты что?.. — Только бы попы не приехали... Боюся я попов-то... Ежли опять приедет горластой-то тот... поп Ананей... то-то шуму наведет... Учне< баять... пошто не венчаны... — Дык мы с радости не венчаны? Твоей матке не с голоду-ж поми- рать, а моя старуха вот как те примет! — А от начальства то опять гумажину большушшу учнет начиты- вать... толды как? Боюся я, Вань, гумажены-то... Тамо велено девкам вен- чаться, а хто с пригулками, те страх плотят*). А игде страх-от возьмешь, Ванюш ко? Чать вить всее орешины деньги за страх отдашь. — Дьяволы!.. Мало ишо в пасть,имя прет... — Запамятовал аль нет, как у Паньки Кряковой всее зимоньку тятька в остроге в Барнауле сидел—страху поповского заплатить не мог. Иван вдруг крепко обнял ее, понурившуюся, сникшую, с испуганны- ми мигающими глазами. — Да, Ксютушк-а, буд-я!.. Может, не приедут дьяволы, гривы долги, пасти широки... Чо умом-то раскидывать? Бро-ось! Посмотрела в улыбающие голубые глаза, на худощавое лицо в весну- шинках, вслушалась в спокойный стук его сердца—и стихла, слушая ров- ный голос: — Слышь, Ксюта... Мы с маткой моей баяли вот чо: уж ежли-где дядя Марей долго не приедет, дык вместе нам всем сойтися, за один, знамо, кусок сести... Твоя матка вроде как вдовуха завсегда, моя и вовсе вдову- ха... Изба у нас большая, всем места хватит. Ты хозяюшка станешь, а ста- рушням в задор не отчо входить... Тодды и Федосья взамуж смогит пойти. Прижал к себе осторожно ее отяжелевшее тело. *) Колывано-Вознесенское начальство в целом ряде дел отмечает «мерзость» и «блуд» среди крестьянской молодежи. Крестьянство, постоянно томимое долгими от- лучками из дому, естественно, дорожило рабочими руками и на поведение своих до- черей смотрело сквозь пальцы, не считая зазорным воспитывать «пригульных ребят», будущую рабочую силу. Со второй половины XVIII века начальство, главным обра- зом, через попов, начало нажимать на заводских крестьян, принуждая их выдавать дочерей замуж, «дабы мерзость и блуд предупредить». На неисполняющих началь- ничьих приказов, «блуду потворствующих», накладывали штраф, что крестьянство называло по-своему «страхом». Крестьянская же экономика плохо уживалась с при- казами. Шли на хитрости, а иногда и на отчаяние, чтобы не расстаться с необходи- мой для хозяйства рабочей силой. Отсюда дела «о девках», т. е. о задушенных, о вытравленных детях, о их несчастных матерях, «скрывших свой блуд», как выража- лись канцелярские бумаги.