Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

Молоденький прапорщик, узкогрудый, но с несоразмерно широкой спи- ной, сосредоточенно сердито подергивал поводья, ездил он плохо: дергался, с'езжал с седла и острые его лопатки беспокойно двигались, как крылья еще нелетающего цыпленка. Прапорщик энал, что ездит некудышно, и злился. Позади ехало самое большое начальство края и прапорщику хотелось гарцовать, красуясь на красавце коне. Но лошадь была под стать седоку, низкорослая, вислозадая и понурая,—было отчего злиться девятнадцатилет- нему прапорщику, которому недавно любезно улыбалась за обедом ее превосходительство. И прапорщик, перекашивая еще мальчишески-румяное пушистое лицо, орал ломающимся басом: — Эи, -;ы!.. Шаг у тебя какой, сукин сын! — Брюхо подбери, шку-ура! Горные офицеры ругались крепко, и ему не хотелось отставать от людей. Солнце жгло. Привал был короток, и отдохнуть вдосталь не успели. Солдаты устали от офицерских кулаков и матерщины, от духоты, от горя- чей, как железо, земли. Впереди, будто гордо прорезая потоки жарыни, из бездонного жбана неба, впереди ослепительно сияли белки. Ниже—прохладные леса, где сон для усталого человека—благодать несравнимая. Ниже, везде по сторонам зеле- ные скаты, нагорья. Под уступами, в выбоинах среди цветов и мшистого камня, бьют родниковые струи. Тут бы лежать курить или нюхать, голову освежить под струей родника... Эх! И солдаты все враждебнее думали о «бег- лой сволочи», что заставила их шагать по жаре. — Доберемся до вас, щучье семя! Погоди! — Всыплем! Инператорски законы соблюдай... Качка ехал в середине на белом коне. Шляпа была походная, с малой кокардой и пером. Поводья небрежно лежали в его сухой, твердой ладони. Рядом ехал Фирлятевский, чуть покачиваясь на седле. Его руки обливались потом, мучился, но не хотел снимать белых перчаток, хотелось попасть в тон небрежной, изящной манере Качки. — К обеду будем у цели, коли воля господня сохранит погоду столь благоприятною! И Качка благоговейно перекрестился. В передних же рядах, в крытой повозке, окруженный дулами ружей и остриями казацких пик, сидел Аким. На худом, иссохшем лице круглило и ширило ужасом глаза. Акиму казалось, что бешеная сила вертит мозг в пы- лающей его голове. Если бы кто спросил, о чем он думает, он бы не знал. Он видел только солдатские спины, колыханье большого белого полотнища зна- мени с золотым орлом. Знамя свивалось, притихало—и вдруг вновь разверты- валось, вздувалось, золотой орел сиял, оживал, рос и вонзался клювом в оту- певшую голову Акима. Он сдавленно вскрикивал и погружался в мертвую не- моту тяжкой дремы. , Его колотили по плечу. — Вставай, варнак! вылезай! Поведешь! Спала жара. Ковыль на степи—река серебряная. Солнце на небе отка- тилось к горам ближе. Над самой же головой Акима выступы, кряжи, обвалы цветистых глыб, площадки обомшелые, семейки веселые хвойные, пестрядь цветов—ревнивая тайна, изначальный узел дорог к родному гнездовью.