Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

боится, но даже от одного ее когтя трепещет. А потому синеглазая канцеля- ристова жена вспыхнула, как розан: — Ах... злоба какая!.. Ни минуты единой не думала я, чтобы ему зло сделать... Вот награда мне за доброту! Вот и было куда сбросить тяготу с нежных плеч, к которым вовсе" не приставал загар. И, пожалуй, впервые маленький мозг, что приобрел линии и извилины на романах, клавесинах, гардеробной и заучивании беглом болтов- ни французской,—маленький мозг взвешивал жизнь синеглазой женщины. Мало ли что в девичестве бывает? Любил вот, а ушел. Человек же не враг себе, девушка особливо, ежели одинока и бедна. Ь жизни сильных лю- дей много с родом, с чином, с деньгами. Девушка безродная перед ними бу- кашка. А теперь из букашек повылетела. Свой дом есть. Качки и приданое дали. Муж жалование получает неплохое. Если она, Веринька, ему помощни- ца, то он и в чинах будет возвышаться. Ежели кавалер блестящий столичный оказывает внимание—лестно, а для мужа полезно. От многих городских модниц она, Веринька, отличается и платьем, и прической, и обхождением. Так что, когда муж до большого чина дойдет, то стыда за нее терпеть не будет. Так прошлое барской барышни, подневольного существа, без своего уголка, без своего времени, с жалостной любовью к гайдуку—все глубже и крепче уходило в землю. Следы же его затаптывали каблучки туфелек сафь- яновых, последнего подарка мужа. Мозг под белыми кудрями не хотел спо- рить с жизнью. Идя на рандеву, Веринька нарядилась особенно изящно, но строго, чуть шейку обнажив. И рандеву осталась довольна: к месту сумела намекнуть на тонкий свой вкус и на «несоответственное к сему довольствие мужа». Гор- ный ревизор, разнеженный новой юной свежестью, соединенной со скромным достоинством, обещал «принять меры» и перевести канцеляриста Залихва- ева в помощники столоначальника. Шла нежнолицая женщина со свидания и улыбалась, отгоняя веером мух. А чтоб не возбуждать подозрений у стареющей ревнивицы, направилась по тропке, что вьется по невысокому взгорью над крепостным двором. Только хотела поправить кружево на плече... и замерла рука. Внизу, перед дверьми решетчатого подвала, стояла длинная, как гроб, телега с высокими боками. Ржали сытые лошади. Солдаты стучали приклада- ми и торопливо втягивали носами по хорошей понюшке. На телегу же из под- вала выводили двоих: темнолицего корявого старика и того, Степана ... к ко- му бегала когда-то давно по черной лесенке в каморушку гайдука. Хотела двинуться, но стыли, ноги. И некуда спрятать глаза... Степан взошел на телегу, выпрямился. Глянул вверх. Увидел. Звякнула цепь на скованных руках. Дрогнул большим телом, как дерево перед последним ударом топора. Тряхнул головой. Лицо же белое, как известь. — Здравия желаю, барыня всамделишная, Вера Андреевна! Хорошо-ль гостится на вольном воздухе? Спокойна-ль душенька?.. Усатый казак пихнул его коленом: — Садись, анафема! Он сел в середину, рядом со стариком. Кругом расселись солдаты и каза- ки. Ветер вскручивал мягкие, густые Степановы волосы, заносил через рва- ное плечо старикову длинную бороду.