Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

Василий любил позировать словами: — Добрей овцы стал, паря... Хо, хо... Но Сеньча, уже отходя, бросил: — А... ну тя... Зимой ходили на охоту. Пошили себе одежи теплой, пимов из пушни- ны, повьхтругали лыж. Заходили уже далеко в горные леса, вспугивая привольное звериное житье. Приносили молодую жирную медвежатину—хо- роши медвежата-сосунки, нашивали и птицы зимней, что, затежелев, лениво перелетывает с ветки на ветку. Снег уже стал хрусток и синь к вечеру. Помягчали ветры. Дороги да- леко внизу день-ото-дня походили на выхлесты серых неспокойных змей, что все темнели и расползались чернотой вширь... Как-то, из-за выступа, с высоты отвесной тропы, увидали охотники внизу юрких, черных людишек на конях. Махонькие, словно ребячьи по- смехушки из тряпок или глины, они росли с каждой минутой. Конские хвосты на высоких пиках вскружило вверх, словно вставали торчком грозные чьи-то усы. Как щебет птичий долетали голоса. Доносилось ржание лошадей. — Раз'езд с форпосту!—и сухонький Аким от испугу даже присел на корточки, чуть не уронив ружья. — Язва-а!.. оскалил зубы Василий Шубников, — гляди, ума не ра- стряси! Конные остановились под самой горой, рассыпались в стороны, как неторопно разбросанные зерна, махали друг дружке. Степан бросил хмуро, сводя брови: — Рыщут опять, выглядывают... Воронье!.. Белые пятна лиц откачнулись вверх. — Смотрют, вышаривают глазищами-те... Айда, саданем их по башкам! Василий вспыхнул пятнами, озлобленно-жарко вспылил, схватил, было, увесистый камень, раскачнулся... Марей вырвал от него камень. Угрюмо-усмешливо шепнул: — Несмысленыш, пра-а! Внизу вдруг защелкали выстрелы. Заколыхались пики, забились хво- сты на ветру—раз'езд понесся куда-то назад. Степан, напряженно пронзая взглядом вечереющие дали, скрипнул зу- бами и весь круто вздрогнул: — Добрались, видно, до кого-то... Ишь, как коней-то хлещут... У человека спину и разум потом выхлещут... И весь вдруг замрачнел и до самого поселка не сказал ни слова. Недавно родился сын у Анки, такой крепкий, словно сбитый, таких еще не нашивала Анка. Потому пир сегодня вечером у Сеньчи — ели баранину, пили квас и арачку, подарок Удыгая. Сеньча, широко оскаливая белозубый свой рот, какой то необычно- светлый липом, пошучивал над Степаном: — Ты чо, брат, в пол смотришь? А? Он, робя, сеннишнего солдатья испужался... Вот, как обсказал все, так и молчь на ево нашла, словно рот себе зашил... Степан лениво глодал кость. Поднял потемнелые глаза.