Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

матерая кора, поверх мелкое сучье, а стоит на стропилах и столбах из по- лого лиственя, что наломали летние грозы. Земля-же, побежденная потом упорного терпения, мозолями десятков рук, незатихающей даже на ночь ломотой многих спин, щедро расплачива- лась за летние труды: высоко стояла пщеница, красуясь и румянясь золо- том на солнце. Крупный и тугой был колос, словно холеная девичья коса. В самую пору подошла долгожданная страда, а то частенько скулила в серд- це забота: а как вот придет ненастье, и не успеть убрать хлеб, как следует. Но убрали во-время. Работали, потеряв границу между днем и ночью. Жадно оглядывал глаз золотые моря пашни—эка благодать!.. Подрезали тяжелый никнущий пук колосьев старыми ножами, осколками камней, ржавыми ку- сками железа, на руках взбухали кровяные мозоли, гнойные волдыри, но согласно, бодро шла работа—столько ведь ртов надо накормить на зиму для вольного житья. Удыгай со всеми своими женами и родичами ушел неподалеку—толь- ко долину внизу перейти, сел на зеленеющих угорьях, чтобы растить свои стада, слушать песни женщин, а в зимние теплые метели сидеть в юрте, есть жирную баранину, чуя, как горячее сало течет с усов за воротник малахая. Молодой Орылсут, сородич Удыгая, почувствовал в себе после разгро- ма и пожара благословенный дух и силу шамана. Когда пришли беглецы на Бухтарму, начал Орылсут. камланить и на- певной мольбой просил у древних горных, водяных и подземных богов Алтая удачи себе и русским, таким же гонимым и безместным, к ак и они, обширная семья старого Удыгая. Слушали русские беглецы, бывшие бергалы, воющую песню молодого кама и не смеялись, чего побаивался Удыгай. Даже молодые кержаки были тут, не прекословя, все ведь пили одну чашу горя, и всем нуж- на была Бухтарма. Сеньча Кукорев говорил, посмеиваясь: — Оно, братцы, не мешат лишнему боушке моленье изладить. Его, боушку, как уследишь. Можа нашинский на иконах истенней, можа ихний, деревяшечка крашена. Дык не худо загодя -тому да другому по поклону. Удыгай и русских называл «детьми», учил их алтайским словам, а они его русским. Удыгаю чудны русские слова, а им алтайские. — Эх, харя немакана!—любовно изругивался Василий Шубников,— эко сбаял, язык сломишь!.. Дал сразу же Удыгай им «на разживу» четырех коров и быка молодо- го,—потом к зиме чем-нибудь рассчитаются. Ходили к Удыгаю в гости. Угощал теплой арачкой, которая нежит тело и мягчит язык сильному, а сла- бому ударяет крепко в голову. Когда привел Степан новых поселенцев с Курослепова рудника, с ними много не разговаривали, только спросили торопно: — На работу вы, робя, гожи? — У-у!.. Туто да не робить! И уборка хлеба пошла еще быстрее. В погожье вылежался, обнежился хлебушко вдоволь. Обмолотили дружно, будто не чуя устатка. Потом стали готовить жернова. Ухало, стонало, смеялось эхо, словно изнемогая в пе- рекличке: на горной поляне обивали камни для, жерновов. Догорало погорье и над бурожелтыми, как древняя седина, степями разносилось скрипучее эхо— мололи жернова, сыпали изжелта-белую пушистую муку. Задышало изобилье