Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

дужной ослепительной реке смеха, уныло-дикой песни, что ладно умеют петь башкиры. Пели, обнимая с размаху разомлевших «гулен», бешено топотали твер- дыми, как камень, пятками, кружась в бешеном плясе. А в павильоне, весело щурясь на свечи, подсчитывали «продухцию» де-ла-Кройзр и горный ревизор. Временами обербергмейстер поднимал голову от книг и чертежей: — Fcoutez done, mon cher, ecoutez!.. La popu l a ce est insouciante... Elle laure pour naus, a p r es nous et encore, enco re a p r es nous!*). Надо токмо сие чувство возбуждать в ней во время... А по сему учитесь и наблюдайте, государь мой, ништожные волнения жизни сей. В делании карье- ры вашей сие вам сгодится и верные плоды принесет. Три дня пил рудник. Утром щедро опохмелялись, сделались сговорчи- выми, кричали «ура» де-ла-Кройэру, который назвал их «ребятушками» и просил «не забывать царя-батюшку и матушку-Русь родимую»... В штольню сошли без спору и работали с напряженно веселой истовостью, нетерпеливо забивая часы к вечеру, когда выкатятся бочки с огневой, сумасшедшей вла- гой, что, как мощная волна, смоет с плеч злые когти рудничной яви. На третий вечер, когда уже многих била тяжелая икота, а многие уже осоловело лежали, будто вялясь у костров,—в павильоне при свечах за пун- шем, в пахучем тепле при завешенных плотно окнах сидели де-ла-Кройэр, горный ревизор и, почтительно беспокоя собою атласный стул, маркшей- дер со списком в руках. Ревизор лениво грыз грушу, посматривая на блестя- щие свои ногти. Маркшейдер-же, водя короткопалой рукой по листу серой бумаги, вычитывал имена «бунтовщиков» и «татей мерзких», которых лица и слова удержала в себе крепко его памятливая, узколобая голова. Взгляды- вая мельком на песьи глаза заводского раба, де-ла-Кройэр взмахивал корот- кой ручкой и отсчитывал: — Сему варвару тридцать... Сему... десять... Ай-я-яй!.. Сколь велика злоба их!.. Сему до полсотни можно накинуть... Еле дождавшись ночи, когда беспробудно спали в караулках своих ума- явшиеся после «трудов наказующих» солдаты, зажил рудник по-низу сторож- кой, прерывисто дышащей жизнью. Едва ли тише идет ночная жизнь в бе- личьих гнездах на широких ветвях алтайских кедров и сосен... Тихонько, на локтях, ползли тела из бараков к подрытым с вечера ямам; под колючими заборами. Из ям в степь, в горы. Ныли исполосованные с утра плетью спины, ведь вместо спины—жар- .кой вертячей дырой насквозь будто прокручивает боль. В ледяном поту тело. Дрожь. Муть в глаза-х... Но сильна жизнь. „ Выползли в степь, подхватили небитые битых—и помчали на горные тропы. Одна беглецкая доля. Работа где-что, ночевка, чутко-сторожливый отдых... Впереди, как огонь в ненастной ночи—Бухтарма, слово такое же нужное и простое алтайскому бергалу, как хлеб, вода... Бухтарма—зна- чило: жизнь. *) Слушайте-же, кой дорогой, слушайте. Чернь беззаботна... Этого в ней хва- т ит на наше время, и после нас, и еще, еще после нас.