Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

Солнце поднялось выше над нагорными лугами, где робкой чернотой лысела еще земля среди юной зелени. Припекало спину, и старые кости буд- то прямило теплом, отходила от поясницы застарелая ноящая боль от мно- гих простуд. Доила тетка Мареиха не торопясь и по привычке давней говорила са- ма с собой: — И пошто ты незадачливой такой, старик, а? Бона люди, которы с передыхом работают... Повозит уголь куда, бревна, опять глядишь дома... Пошто-то ты, Мареюшко, всеё то зимыньку да и весну прихватил... Уж тако-бы оно бастей было все-ж: пэмытарил-бы, помытарил, да и опять, поди, дома, хучь бы на малой срок.. Как хошь вот управляйся онни, бабьей силой... Ох, старик, старик! Поди—обовшивел весь, грязной, рубахи некому помыт ь- Живем, Мареюшко, тяготу маем, колда и конец... Пенилось в подойнике молоко, тоненькой струйкой текло из сосков. Корова стояла тихо, будто слушая привычные утренние жалобы. Старуха же качала головой в линялом ветхом повойнике и изливала душу в утренней тишине. Со двора закричала резко Феня: — Мамонька-а! Беги сюды, с Ксюткой не ладно-о! Старуха схватила удой и побежала в избу. Возле лавки лежала на боку Ксюта. Не успела домесить квашню, как подступило к сердцу коло- тье, и не стало сил. Упала тяжко на бок, подвернув под себя босую ногу, крепкую, круг- лую с розовой кожей. Разбилось полотенце, под чем прятала тело, носящее в себе жизнь. Старуха сжала губы, воркотнула быстро: — Туды-ж пялится, как люди! Сдернула тряпицу с пучков дикой мяты в углу, выдернула один пу- чок, смяла, натерла себе ладони и крепко прижала их к носу Ксюты. Без злобы и удивления глядела на огромный, тугой дочернин живот, на синяки под глазами. Спокойно и сурово держала голову со спутанной косой на ко- ленях. Терла ладонью под носом. — Ну, ну... будя-я... Вставай, девка, очухайся! Ксюта чихнула и открыла осоловелые, тусклые глаза. Вмиг опомни- лась, вспыхнула, жалко улыбнулась, закрыв себя ладонями. — Ой... мамонька-а! Стапуха обернула голову к Федосье. — Выдь-ко. Выдь. Ну! Феня вышла. Мареиха молча подняла большое тучное тело Ксюты. Без улыбки и хмуро сказала: — Подь отлежись. Не худо. Ксютка громко сглотнула слезы. — Мамонька-а... грешна-а... Стаоуха присела на краешек. Голос ее будто утратил способность из- меняться. — Хто бает—не грешна. Доброго, девка, мало. Неужто думаешь, я брюхов твоих не вижу. А? Давно вижу. Гляди, скоро опрастываться надо... От Ивана, поди? Дочь ответила еле слышно: