Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

За что попали сюда? Почти все несговорный, беспокойный народ. Много было их с дворянских мануфактур, «бунтовщиков» и «богопротивни- ков». Не выдерживала спина метких палок надсмотрщиков, плетей на ко- нюшне, и за взмет отчаянный кулака, за дерзкие, правдивые о злой доле слова, за поджоги, за битье, а то и убийство—попадали люди сюда, в еще горшую муку с вечным клеймом «ссылошный». Было тут много и беглых солдат, «начальству грубиянов», битых плетьми у столба за «перебежку к Емельке». Быйи крестьяне из приуральских и уральских деревень, что по- винны были в «хлебе-соли Емельке», были башкиры из Оренбургских сте- пей. Башкиры особливо были страшны: всесильные екатерининские гене- ралы, «Емелькины победители», редкого башкира оставили без уродства: у кого повырваны ноздри, у кого ухо отрезано, у кого край носа, чтоб помнил башкир до смерти и каялся. Но «каялись» плохо. Рваные, грязные, полуголодные, всегда чем-ни- будь больные, с полосами рубцов от плетей на рано сгорбленных спинах, с вечными шрамами каленым железом, с изуродованными лицами, забытые жизнью и законом каторжники-варнаки, они ничего не забывали из того дня и часа, что привело их сюда на рудники Курослеповой горы Они жили с неумолкающим проклятьем в мыслях и на языке. Летом, когда на Алтайских горах не воздух, а мед под золотым солн- цем, увеличивали число солдат рудничной стражи—ведь нельзя было за- шить глаза «ссылошному», чтобы не видел он дальних просторов гор; не натолкаешь ему в уши камней, чтоб не слышал он птичьего гама с нетро- нутых еще лопатами цветущих склонов. День и ночь на руднике солдаты сторожили порядок и «работ преуспеяние», а говоря проще, смотрели за рудокопами, чтобы не бегали. Но рудокопы бегали в горы и на Бухтарму, обманывая даже свирепое бдение стражи. В погоне частенько участвовал и сам маркшейдер Фаддей Гуляев, и называл это «охотой на человечину». И очень часто бывало, что беглеца ворочали вспять, в ужасные, постылые места казацкие раз'езды с форпостов, или сам беглец плутал, не зная из- вилистых горных дорог, где-нибудь вокруг да около ненавистного рудника, и погоня тогда «охотилась» недолго, чтобы притащить беглеца связанного, дрожащего в неистовом ознобе, с торжеством и гоготом назад. После поим- ки—плети и не в зачет трость разоренного маркшейдера. После плетей да- леко не у всякого еще долгой будет жизнь—нб горное приволье, легкая жизнь на Бухтарме манили неодолимо, притупляя страх. Недаром рассыпчатая, дебелая, всегда в аккуратно накрахмаленном роброне жена маркшейдера боялась рудокопов—беспокойный, безверный, матерный, даже и до бога, шумливый, унылый, грозный, непонятный никому народ. Ныне с весны особенно были недовольны они и ворчливы, ссорились с солдатами: — Пошто, ядрена палка, эко место вас сюды нагнали? На что солдатня с форпостов на матюки способна, когда начальства не видно, и то отплевывалась стража, когда выбрасывали навстречу злобно оскаленные рты рудокопов непристойную, обнаженно-грязную ругань. Из-зз этого не допускал маркшейдер рудокопов близко подходить к решетке; ед) садика: «супругу токмо пугаете». Ныне много всяких новых строгостей ввели на руднике с весны, так как вернулся маркшейдер из Барнаула сердитый и испуганный приказами и