Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

Я помню четко и ясно, как весь налился я кровью, как одеревенел мой язык—и вместо него показался наган. Я вытащил его из-за пояса и смог ска- зать только: — Носилки!.. И был чудесен этот лаконический, многоговорящий язык; немка сразу оплыла, побелела, сунулась от меня в сторону, и вслед за тем вышли санита- ры с удобными носилками. Раненых приняли в- лечебницу. Позже вышли они из нее уже мертвецами... В этот день многие из нас, наверное, были невменяемы... В этот день нас, молодежь, впервые овеяло дыхание подлинной настоя- щей борьбы. Я выбежал из лечебницы фон-Бергман и, ничего не понимая, повинуясь какой-то толкающей меня силе, побежал обратно, туда, к дому Кузнеца. Я бежал, как в тумане. Я никого и ничего не видал. Я бежал—и очнулся только возле Мало-Блиноеской улицы, пред сплошным рядом конных казаков, пре- градивших по улице Троцкого доступ к дому Кузнеца. Казаки закричали на меня, но я проскользнул между лошадьми и очутился на пустынной части ули- цы Троцкого, очищенной казаками и солдатами от толпы. Дальше, у Благове- щенской улицы стоял тесный строй вооруженных солдат. А посредине, воз- ле дома Кузнеца, расхаживала группа военных. Среди них я увидел грузную фигуру полициймейстера Никольского. Я кинулся к полициймейстеру и закричал: — Убийца!.. Это ваше дело!.. Убийца!.. В это время сквозь шеренгу солдат со стороны ул. Карла Либкнехта (Саломатовской) и Благовещенской улиц прорвалось еще несколько' человек и подбежало ко мне. — Убийца!.. Никольский оторопел. Оглянулся на своих спутников, побледнел. Он стащил фуражку со своей головы и перекрестился: — Верьте мне... Ей-богу! Клянусь всем святым, я не виновен!.. Я не ви- новен!—твердил он и пятился от нас к казакам!. Казаки с высоты своих седел поглядывали на него и посмеивались. Ка- зачий офицер внимательно вслушивался в этот странный спор. Кто-то из нашей группы заявил полициймейстеру, что избиение органи- зовано полицией и что есть доказательства. И, как бы подтверждая это зая- вление, у железных ворот дома мы заметили притаившуюся фигуру в штат- ском. Фигуру эту вытащили на середину улицы и в дрожащем, испуганном бородаче некоторые из нас опознали переодетого полицейского. Никольский снова закрестился, забожился: — Господа, он уже не служит в полиции! Ей-богу!.. Переодетого полицейского окружили. Ряды солдат расстроились и сюда, к нам, просачивались наши. Публика кинулась к бородачу, его стиснули, на него кричали, ему грозили оружием. Казаки и солдаты не вмешивались, последние даже одобрительно поглядывали на натиск на погромщика и, види- мо, ждали, когда же мы ему всыплем, как следует. Кто-то из толпы (для меня до сих пор осталось не выясненным—наш ли это был человек, или же кто- нибудь из причастных к полиции и властям) вмешался, заставил двух солдат взять полицейского под конвой, чтоб увести его в стачечный комитет. Поли- цейского взяли. В э то время казаки повернули и мелкой рысью ушли со свое- го заградительного поста.