Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

И Феня, слушая, как во дворе звучит счастливый смех сироты, чуяла в себе неуемное, жадное лисье сердце.. Замутнело будто на небе солнце... Во что-то горячее окунулась го- лова Н... К голбцу, крытой яме, вырытой напротив под большой сосной, шла молодоженка Арина, набалтывая пустой чашкой. Шла за молоком к яме. Мелькнула ее чистая, спокойная щека, прямая спина в свежей 'зыши- той холстине—и Фенино лисье, вскипевшее жадной кровью, сердце заби- лось оглушительным, водопадным шумом. Арина спустила ноги в яму. Феня-лиса бесшумно, будто налету, ползнула по траве. Под ладонью забилось безмолвное от впихнутой в рот тряпки, трепы- хающееся Аринино лицо, с перекосившимся взглядом. На круглых щеках застыли ямки: подумала, верно 1 , что это Лешка шутит. В перекошенных, почернелых от ужаса глазах Арины Феня увидала себя... Потом в их глубине отразился Лешка, Лешка! Почуялось—остры, как пила, пахнут кровью ее, Фенины, зубы, как у звереныша за свежеванием зайца. Шепнула в ненавистное лицо: — Не бывать! Не-е... Вот... то-то баска будешь... И-их! И узким лезвием в пляшущей от дрожи руке тыкала, тыкала в лицо сироты... Ударяла наискось, вглубь... Хрипела, облизываясь, со стоном: — Чо? Чо?.. Баска? Во те ишо, ишо... Застыла с ножом мокрым и скользким от крови, когда Арина упала, к а к сырой мешок, набок, ноги в яме, а сама с кровавой рванью вместо лица на мягкой вешней траве. Феня взвизгнула 'тихонько, жалобно, теряя недавнее, страшное, лес- ное... Бросила нож... Птицей перемахнула через плетень... Бежала к Бие шепча: — Восподи, батюшко-о-о. . Восподи-и.. Чо-жа, чо-жа я-а изладила-а? Вспорхнула в узкую скорлупу чьей-то лодки, оттолкнулась и поплыла вниз по родной Бие, не зная, чему навстречу плывет. Гребла по-мужичьи сильными руками, пугливо побалтывая рукой за бортом, отмывая кровь, засевшую за ногтями... Гребла, с закрытыми глазами—казалось, вот-вот глянет из-за куста бесгласная, кровоточащая рвань Аринкиного лица. Вез пол Ананий рапорт наисрочнейший в главную контору Колывано- Вознесенских заводов. Поперхнувшись и до-сиза покраснев, дал благословение принявшему его Качке. Одурев от уничижительной радости, начал вдруг вытирать свою руку после небрежного поцелуя Качки, поцелуя не в руку, конечно, а в воз- дух. .Обо всем рассказал, заикаясь, пылая носом и стараясь ужимать свои лопающиеся от жира щеки. Гаврила Семеныч слушал его, небрежно играя лорнетом. Вдруг поднялся после одного из своих вопросов и показал рукой на дверь: — Батюшка, боле задерживать вас не смею. Рапорт же ваш оставьте. Сие мерзостное дело о девках с велией признательностью принимаем и сыск по сему нарядить не замедлим. Когда огорошенный поп Ананий ушел, Гаврила Семеныч призвал глав- ного секретаря. Морщась и затыкая нос, сделал кислое, измученное лицо: