Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

Обмыли быстро остывшее тельце. Иван глянул на сына—и забился головой об пол, захлебывался в лающем крике тяжких рыданий без горя- чей, облегчающей слезной влаги. Вдруг замолчал, прислонился лицом к лавке и смотрел, пошевеливая бровью, на круглую головенку с темными, густенькими волосенками, на ладное, крепкое, будто налитое детское тело. Показалось, что горько сжал пухлые губки ребенчишка, будто поняв что-то сразу. Иван рванул себя за волосы и выбежал из избы. Мариеха бестолково, с остановившимся взглядом сновала по избе. Стонала истекающая кровью Ксюта, смеялась и всхлипывала в бреду, а Мареиха, глядя на розовеющее небо, быстро-быстро зачесала ножом по по- лену, подмигивала и приговаривала: — Чичас ночь, ночь... а вот пыхнет лучинка и куды станет светляя... Не реви, дочка, не реви... Как во сне , пошла доить коров. Не вспомнила бы, если бы не замычали они возле крылечка, мучаясь переполненным вымем. Из-за плетня выглянуло худое лицо Терентьевны. Пошныряла глаза- ми Лешкина мать и спросила: — Федосья-то у тя игде-е?.. Ушла куды?.. На пашне чо-ль?.. Мареиха, вслушиваясь в ее тонкий голос, будто шел он издалека, от- ветила равнодушно, плохо понимая, зачем спрашивают о Фене: — Федосья?.. На пашне видно... не ведомо... на пашне... Терентьевна кивнула, уходя торопно и весело: — Ин ладно!.. Пусть тамотка и сидит. , Феня уж с ночи лежала в траве между грядами в Лешкином огороде. Волнующейся грудью прижималась к земле, изредка переворачиваясь на бок и потирая онемелую от лежания спину. За отсыревшей за ночь паневой оберегала у груди завернутый в тряп- ичку нож. Посмотрела на рассвете на отточенное его острие, попробовала ч^ пальцем, усмехнулась длинно, скорчилась в комок за кустиком возле плет- ^ ня и слушала чутко, полуоткрыв рот, как хлопотливо и празднично просы- •"^палась сегодня Лешкина изба. Переползши на другой конец, видела тускнеющими, будто не своими глазами, как на пригорке венчал поп Ананий Лешку с Ариной. Зацарапала скрюченными пальцами по земле, когда зазеленели го- ловы жениха и невесты под венцами, сплетенными из молодых веточек бе- резы. Видно, Лешка сам плел,—мастер он на плетенье, вот и сгодилось. Ломала, кусала измазанные в земле пальцы, зло отплевывалась чер- ной слюной—так бы, так бы сорвала нежно-зеленые эти плетушки, затоп- тала бы, изломала... А светлые, как молодая солома, Аринины волосы на- крутила бы на руку, вот так, так, так,—и мотала бы, стучала бы по земле этой улыбающейся сейчас головой, чтоб дико, жалобно, пронзитель- но кричала в синеющее небо счастливая сирота. С Ариной никогда даже не разговаривала, но ненавистна стала си- рота—ведь мир для Фени был в Лешке, балагуре, дудочнике, озорном ласко- вом певуне и пересмешнике. Мир весь помещался в Фениной груди, когда билась она с радостно-захлебистого смеха в Лешкиных руках. Однажды по осени видела в лесу, как два молодых злато-рыжих ли- сенка сцепились из-за задранного зайца, и один из них пышнохвостый, зе- леноглазый всадил острые зубы под морду врага. Еще дымясь окровелым ртом, разлегся поладнее и, курлыча, начал свежевать зайца.