Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

— Ну-ка... не ляпайте зряшных речей... За грехи деньги платют... Чей черед, чей? Не рядись, тетка, не рядись!.. Батюшка по-божески и по начальникову приказу... Ну, проходи, проходи! Несколько девок, потупясь и жарко вздыхая, поклонились попу до земли. Среди них млела и дрожала Ксюта. Девок было пятеро. Разноголосо, кланяясь с каждым словом: — Батьшко... кету... нечем за страх-то платить!., гля спасенья души... выпори... сколько положишь... нечем..'. бАтюшко!.. Ксюта, чувствуя, как ломит у ней поясницу, повторяла вслед за дру- гими: — Выпори... сколь положишь!., гля спасенья! Поп подмигнул хитро на Ксюту: .-— Гляди, девонька, брюхо у тебя-то большое!.. Сама знаешь, родная, начальство велит по з е да по спине пороть, а как на брюхе-то таком возлежать будешь? А?.. Ксюта, думая облегченно о первотелке, что останется в хлевушке на лопотину, сказала, разгибая уставшую от поклона спину: — А я... батьшко... на коленки встану... Пра-а... Поп сказал почти добродушно: — Ну, что-ж... попорем, попорем! Пришла Ксюта домой с выпученными, немигающими глазами. Не могла понять толком, отчего жар в теле, от боли, или от стыда. До крови закусила губу, вспомнив, как один солдат держал ее за ноги повыше колен, все время сжимая их пальцами, а другой, покряхтывая и свистя, хлестал розгой и сквозь зубы считал удары. Стояла она на коленях, упираясь локтями, почти вся голая, чуя сол- датские потные пальцы под сарафаном. И как встала, растерянно и неловко обдергиваясь, а потом шатучим шагом побежала домой, не почуяла сначала боли. Зато, когда легла на постель, выла и била кулаками об стену от ноющей жгучей боли исполосованного тела, от ужасного непоправимого стыда. Обнимал Иван жаркие, зудящие ноги, гладил с отчаянной лаской д е р- гающееся, измотанное тело. — Да пошто-ж ты мне ниче не побаяла, Ксютушка? Пошто таючиеь изладила? Неужто-ж я-б не заплатил?.. Ксюта-а... Выговорила сохлыми, липкими губами: — У тебя-то чо тож взять?.. О-ох... Ниче-е... Отойду... Мареиха совалась по избе, бестолково что-то прибирала, шмыгая но- сом; отчего-то прихлывало соленое к горлу, не радовала и не снимала с сердца гнет даже спокойно жующая во дворе первотелка. Мареиха плохо слышала, как клял попа Иван, как плакал тяжкими слезами. Со стуком в голове нашоптывала: — Ниче, дочушка-а... ниче... Ладненько буде -ет... Ночью же, в полутьме, в жут ки-неооычном лучинном свете, металась без памяти Ксюта на скрипучих нарах у стены, никого не узнавала, а Ивана принимала то за попа Анания, то за Игнашку, то за солдата с роз- гой. Еще не рассвело, когда с воем, ширя сухие, горячешно-бесслезные гла- за, приняла Мареиха мертвого внука.