Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

золотой клюв. 13 Крестились смутьянно девки и складывали в голове корявые, неуклю- жие молитвы, пополам с руганью, чтобы «лопнул скорей-ча собака Лися- гин», чтобы «восподь бог послал-бы ему окочуриться», чтобы «Игнашке- охальнику башку кто свернул», чтобы «подох бы во времени змеина душа, грешник бестыжой Лисягин». И самая искренняя и горячая была эта мо- литва у девок, да и родители о том-же молили, часто и истово крестя схмуренные заботой лбы. Старухи, бабки древние, те бы, пожалуй, и рады бы поскорбеть о грехах, да никогда вот не приезжали попы с радостью, а напротив—пугли- вая тишь охватывала весь поселок. Старухи слушали загадочные, полные тайны слова, вдыхали приторно-сладкий ладанный дух и крестились сокру- шенно, не чуя легкости и умиленья. Отслужил поп и панихиду по всем умершим за год. Громовым голосом корил . ореховцев, зачем не построят церквушки, «для бога жертвы и жи- лища». Сердито кропил склоненные головы и, не кончив еще кропить, по- велительно сказал, что за обедню и панихиду следует по яйцу с человека или по пригоршне масла. Бабы-же тянули головы вверх, перешептывались, считали холсты: их было настелено едва половина. Непостеленные, ясное дело, пойдут попу и дьячку, а эти грязные отдаст поп Лисягиным, то-то у них рубах много да полотенец. После панихиды поп строго затряс пальцем и приказал все несги в Лисягинский двор, где после обеда будет всех исповедывать. Дьячок Дорми- донт, мотаясь в разные стороны поджарым своим телом в залатанном подряснике, кричал: — А за исповеданье грехов кажный принеси по куску доброй соло- нины с ладонь мужичью или тож по яйцу, или по пригоршне масл-а-а... Всегда ны и присно и во веки веков. Поп, снимая епитрахиль, басовито кончил: — Аминь. Как пройдет исповедь, да как кончит поп проповедь, так взды- хали ореховцы вольнее,—ведь страшное самое прошло. Ежели быть сраму, так он уж прошел, только знай суй попу деньги, какие назначит. Тишина такая настала в поселке, будто и собаки-то боялись тявк- нуть. Присмирело ребятье, попряталось по дворам возле матерей. Робко шушукаясь, шли в Лисягинской двор девчонки-недоростки. Хмурясь, шагали незанятые, несведавшие еще пахучей ночной темноты в кедровике. Каким-то заплетающимся шагом несли свое полное жизни тело «мужние девки», как по-ореховски говорилось. Старичье, баб, всех недоростков, спрашивал поп скоро и рассеянно, смотря только за тем, чтобы верно складывали в наготовленные посудины масло, яйца и солонину. Если масло казалось на вид сомнительным, поп пробовал тут-же, прерывал исповедь, крича: «горькое, язви»—отправляя исповедника назад, приказывая: — Перед очеса господни надо с добром приходить, без обмана. Во- рочайся, да свежего неси, а то... анафема! К некоторым же девкам и парням был ныне прямо свиреп. К девкам особенно. Глядел пронзительно, щупал, давил живот и бока, гремел, тряся трехперстьем: — С кем блудила-а?.. Разврат перед господом и начальством... Штрахф плати, мзду богу своему за грех содеянный...