Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

По вечерам Василиса залазила на хлев и подолгу грызла сухари. Из молен- ной она всегда норовила убежать, што там нагрешил ране, дак теперь все одно не упросишь, богу сейчас не до этого. В огороде у Гаврилы несколько горок: гнедая, вороная, рыжая, си- вая и много маленьких. Горки грызли собаки, д'олбили сороки, вороны. Проходя мимо, старик не глядел на них,—бог с ними. Пропали и только, они сейчас не нужны. Над заимкой стаями носилось воронье, раздражающе клекало. К светлому воскресенью слабые изнемогли. В моленну на носилках принесли их. Очистился народ, весь в белое нарядился. Конон Лукич в проруби выкупался, последний раз нагой по снежку притаявшему пока- тался. — После баньки, дак ишшо ^ы лучше!—подумал Конон Лукич, выле- зая из проруби, отмахнулся от помышлений сих дьявольских: нечистой дух это напоследок мутит. Земляные лица у молящихся. По пухлым щечкам девок текут круп- ные слезы. Жить, жить хочется девкам, жить и любить. Сталью налив- шееся тело ожидало любви, понежиться на груди кудряватого парня, мужа будущего, хотелось непотревоженному. Марьке, сестре Павла, как комар назойливый в теплый летний вечер, лезла в голову думка. — Может, зря все сказали старики, у их это бывает. Онамедни тоже говорили —зима студеная,—лето жаркое будет, ан не вышло по- ихнему — когда легось жар-то был?., все стужа да дождь. Богово дело почом знать? Ночью нараспев читали страсти христовы. Те годы, как страсти, так старухи спать. Сейчас сидят, зевают и после каждого зевка рот пе- рекрещивают. Медленно тянется время, будто катушку его кто-то затормозил, не развивается она—не дает новых картин. Вот совсем остановилась жизнь, тихо-тихо, стоит —не шелохнется. В животах скребу т кошки, под сердцем сосет теленок, от этого и время останавливается. Скорей бы уж один конец! Вот-вот вспыхнет заревом вся земля, — грехи загорят, ну тогда быстро все закружится, сгорят грехи, чистой, белой будет земля. Тихая ночь, березка не шелохнется, петухи молчали. Что это, неужели и они чувствуют конец? Конон Лукич глянул в окошко. На дворе темнота гу- стая-густая. — Сказано в писании де-то, што придет господь в тихую нойь, в темную. За Кононом потянулись к окошкам морщинистые лица, по несколь- ко сразу в стекло убиралось. Баюкает зыбчатый, серебряный голос чтеца, на глаза серая пленка наволакивается, незаметно шептание старух усиливалось. Самовольно за- крывались глаза. Качалась голова, нос клевал воздух, как кулик болото. В бок локоть соседки ударял, подымались веки красные, глаза смотрели по сторонам. — Осподи, чо жо еко-то?.. колды уснула и не слыхала штоисти,—и старуха крестилась. После пятой главы слушали только крепкие старики. На левой по- ловине моленной шипенье, свист носовой, воздух там тяжелый, неприят- ный. По времю минувшему светать бы надо, а темнота на улице еще больше сгущалась. Год, а не ночь. ,