Сибирские огни, 1925, № 4 — 5

золотой клюв. — Будь ты проклятой!—весело прыснул поп и ткнул ему в оскален- ные зубы флягу.—Позади же лениво переговаривались солдаты, толкаясь друг о дружку: — Житье попам! Нальется сам и грехи тут же отпустит. Ишь, ла- кат, не подавится. — Езди вот с им, с чортом носатым! Хучь бы глотнуть дал. — Игде тут даст? Вишь, дьячок-то по-Собачьи просит. Подводы поступицы хлюпали в черной грязи низины. Лошади мотали замызганными гривами. Визгливо потенькивали бубенцы. В Орехово приехал поп Ананий поздно вечером и встал на ночлег у Лисягина. Ядренно высвистывал носом поп, захлебисто храпя на чистой холстине, услужливо наброшенной Лисягиным на свежее сено. Спал слад- ко Дормидонт дьячок, блаженно полуоткрыв рот. Спали в сенцах солдаты, почесываясь от невыживаемых из рубах и штанов упрямых армей- ских вшей. А Лисягин Игнашка ходил по поселку и орал сквозь бельма бычьих пузырей в окна: — Батьшко-о приехал! Возле Мареевой избы приостановился, разобрал мокрогубый рот и, ^ыз г ая слюной, хохочуще забасил: — Накатили поп-ы-ы с дьячками, со солдатами-и-и!.. Пошто-о гуля- лися, пошто-о не венчалис-я-я?.. Сымайте рубахи-и, платит-е-е страх-и-и!. Даже пальчищами сощелкал, услышав в темноте заснувшей избы тревожно вспорхнувший шопот. — Аг-а-а!.. Ссук-а-а!.. Попомнишь, како в харю плевать!.. Не успел зайти за угол, как две цепких руки схватили за плечи. Луна осветила бледное, подергивающееся лицо старой Мареихи. — Ты... ты... чо- мелешь, озорной? Хакакнул ей в дико моргающие глаза: — Да уж поп-от у нас дрыхнет! И солдатни двое прикатило! И пошел барабанить дальше палкой по стенам темных изб, взбаламу- тив душный избяной сон. Мареиха же, не чуя ног, кинулась назад в избу. Зашелестел, забился в углу сдавленный шопот. — О-о-о! Восподи-и... мамонька!., гумажины я боюся! Наложут, как на Паньку о прэшлой год. — И-и-и, не болтай здря! Толды коровушку отдай. А за коровушку- первотелку чо лопотины справишь—и-и не бай здря, девка! Из страшного, огромного, враждебного мира накатила гроза и висела над головой. Будто свинцово-холодное облако вползло в избу, душило, при- бивало к земле, а в голове огненно-вихревая сумятица мыслей. Утром дьячок Дормидонт обегал многие избы, собирал холсты. — Разве-е возможно сие, штоп богослуженье на голой земле и на голом чурбане производить? Устилать надобно—святости боле. Ему отказывали, но не уходил, лип, хихикал, угрожал, зубоскалил. Бабы хмуро совали ему в потные руки трубки холста. — Не принесешь вить, выжига... холст-от останной тянете. — Для бога-господа, тетушка! Спаси тя христос! Яичек-то не запа- мятуй сготовить на-послеисповедь да маслица... дашь благословясь.