Сибирские огни, 1925, № 3

— А нашего-то Гаврилу Семеныча^-за что тоже? В карты с важным каким-то барином играли-играли, да и поругались. А царице сей барин дружок... Ну, слышим мы: ехать надобно я Сибирь на Колывано-Возне- сенские заводы1). Сама-то в рев, а Гаврила Семеныч—в грудь себя на сей манер хлоп-хлоп, весь день кричал: «Так вот они как со мной! Но я горд, горд! Обижать себя не позволю!»... А через полмесяца сам же поехал... . — Поехал бы, видно, не сюды, а в царство небесное, кабы жил тогда в деревне, а не в Питере. Я мальчонком малым был, а помню крепко, как Емельяна Иваныча люди нашего управителя повесили... Ух,, собака был, Веринька, глотка, как из бочки, гудет, сам жирнущий. Порол он без совести... Я помню, как мы, ребятенки, на него глядеть бегали... Висел он под галдарейкой. Словно бык по убое, даже после смерти рожа лопнуть хочет. — Ой, Степушка... страшно, сказывают, это было... Людей сколько побили... не все ведь дворяне дурны? — У-у, родненька, молчи! Все дурны, все до единого, потому на золоте да на шелках-бархатах сидят, все друг з а дружку крепко, от своего не отступятся... Протянись чья рука подальше к ихнему куску,, мигом все вцепятся зубами, яко волки голодные... — Да вон Гаврила Семеныч сказывал, как одному дворянину в те поры язык обрезали, глаза повыкололи, потом-де только убили. — А может, и было и—верно, было, сему не поперечишь. А как, чаешь, могет человек от барщины да плеток доброты накопить?.. Ты, Ве­ ринька, еще голубиного в себе много несешь... Да и то сказать, за по­ мещика tero, поди всю деревню сбрили... Я знаю это все, ведь, без малого всю жисть в деревне прожил, пока господа меня в Питер не потребовали, Гавриле Семенычу я, вишь, ростом понравился, определил о гайдучью должность. И вот думаю гадаю, Веринька, не конец сие, не конец... будет еще, будет, помяни мое слово... Напирал на их народушко работный, еще будет... Токмо когда— неведомо. Вверху же под пуховым атласным одеялом безмятежно почивал ка­ валер и статский советник Качка с супругой. И видел сон: будто при слали из столицы новый орден, диковинный и незнакомый, не то турец­ кий, не то италийский, а лента всеми цветами радуги отливает. II. «Схожие» и «Приписные». Пока Марья Николаевна грустила над письмом к сестрице в Питер, в низкую почернелую от дыма избу набирался рабочий люд «Барнауль­ ского завода мастеровые». Изба была большая, на десяток тусклых подслеповатых окон. Огром­ ная облупившаяся, годами не беленая печь, скрипучие полати, широкие лавки, просто еле пообтесанные плахи, приколоченные к толстым обруб­ кам, длинный некрашеный, весь какой-то корявый стол, темно-коричне- вые, как старая кора, доски божницы в углу с пустой болтушкой з а ­ сиженной мухами лампады, где неизвестно, когда и было масло, полки по стенам с деревянной посудой—все потеряло свой цвет, обгорело, з а к о ­ птело матерой, в'евщейся во все копотью от лучинных дымных вечеров. "*) Так тогда назывались удельные кабинетские земли