Сибирские огни, 1925, № 3

меня, поторопился уйти. Днем в моей кочегарке особенно уныло. И сыро и холодно. Я не могу сидеть и ждать. Ведь ждать я должен самого отврати­ тельного. Конечно, и я и Букин вряд-ли рискуем чем-нибудь серьезным. Но о Сереже и дул агь ужасно... Все внутри меня требует действия, не мирится с пассивным и нестерпимым ожиданием. Но что делать? Итти? Куда и к кому? А главное—с чем? Все, что можно было сказать, я сказал. И чув­ ствовал, что это лишь детский лепет, и что обвинители наши, по совести, правы и разуверить их ничем, кроме фактов, нельзя. Но откуда я возьму эти факты, от которых зависит, может быть, жизнь Сергея? Единственное место, где могут они отыскаться—это там, в музее. Дверь в сторожку мою распахнулась. Вошел Захарыч. Ушастая шапка, куст бороды и негнущиеся в рукавицах руки— как ласты у моржа. — Здорово, сынок! — Здравствуй, отец!.. Хлопнул рукавицами. — Курить есть? Смерз я на посту, и курево вышло... Подал кисет: — Садись. Долго скручивает, молчит. Обсосал цыгарку, выбил кресалом огонь. Задымил. — Как живешь-то... — По-всякому, отец... — Слыхал, парень, слыхал. Таскали тебя? Ничего, от сумы да от тюрьмы не уйдешь... А художник ваш там остался? — Да. — Доходилея, видно, по ночам... — Как по ночам? — А ты не примечал так, ничо? — Нет. Ничего. — Да ночами-то зачем он в музей ходил? Э-эх ты, -Алексей божий, обшитый кожей! Паришься тут у котла да не знаешь... — Да в чем дело, Захарыч? — Ты... погоди! Не торопись. Расскажу тебе с глазу на глаз. Мне, паря, с трону мово на улице все видать. А меня в тени под воротами не вид­ но... Когда же это? Третьеводни, что-ли, караулю я, слышу—скрип-скрип— идет по вашей стороне ктой-то Сидеть скушно—я глянул. Быдто, как в чуйке идет, с саквояжем. Дело ночное—один я на улице. Подошел к вашей парадней, слышу—штору поднял, ключ щелкнул—значит, дверь отпер. И штору за собой опустил. Я так и мыслил—из ваших кто-нибудь. Кто чужой так—нахалом пойдет? Гром ведь от шторы—да и не первый раз... Я был потрясен этим сообщением, но боялся показать и виду, опаса­ ясь, что старик встревожится и замолчит. — Значит, не первый раз приходил? — Раза три я его видал... — Ну, а лицо?—попробовал я. — Смеешься, парень! Ночью тебе с другой стороны лицо разобрать... Росту как-бы среднего. Ну, заболтался я, однако. Ты... гляди, никому не рассказывай! А то и тебе и мне... Наш ведь брат всегда на затычки... Прощай!