Сибирские огни, 1925, № 3

Обхватил ее хрупкие плечи, гладил мягкие, пушистые волосы, чув­ ствовал ее вздрагивающие ресницы у себя на шее. Шептал умиленно и горько: ,■ * — Уж два года, как сюды меня привезли... И до толь мне тошно и злобу свою рощу. Ты, верно, запамятовала, как ты мне книжку одну дала прочесть, господина Радищева сочинение. Как он там помещиков-то ко­ стит, а? — А сам-то у меня ее увидал, в такую ярость вошел книжку бо­ гомерзкой назвал и в огонь сей же секунд бросил... — Эх жалко!.. Прочитал бы ишо разок... Сколь я в те поры думал много: «Воздух, грит, один рабам своим оставляете». Эх, верно-то как! Т а к я думал о сем, что горела у меня голова, яко в огне... до того з а ­ крутит мысли, так всю нашу подлую горемышную жизнь разумением вдруг пройду, что от горести будто ума лишаюся... И сжимая крепче ее понурившуюся, уже сонную, шептал, томимый' «еугомонной своей думой: — Вот теплынь идет... А у меня тоска-а!.. Горы да леса в сих местах, вокруг... птицы, зверь всякой... ни розги, ни кнута не страшишься—воля!.. И чего тут бьюсь, в каморушке под лестницей отсыреваю? Отчё товари- щев себе не ищу?.. Тебя жалею, тебя, синеглазая! Вот т ак вошла ты мне в душу, сказать нельзя!.. Так вот силы бы тебе и придал, дунул бы ее в тебя: айда, вместе товарищев в бега искать. Ну-у!.. испугалась! Трясется! Голубо-ок го-орький, крылья подрезаны, хвостик выщипан. Ох... ты... бед- л а я моя, бедная... Может-ли сильнее сердце биться? Так выбивает, колотится, будто выброситься хочет наружу из тесной груди. Можно-ли нетерпеливее смо­ треть на черную грязь оттаявшей дороги, скоро-ли твердой будет, скоро- ли начнет пробиваться зеленая щетина нежной травы? Можно-ли полнее чуять, как все горячее греет солнце, как ласточка воркует хлопотливо в новом своем гнезде под окном... А самое первое, ни с чем этим несравнимое—чуять, что ты не один, что твое сердце не одинокой дробью бьется, а живет в общей шумливой волне, что твоя жизнь не по тропке узкой бредет где-то одна, а так врезалась в густой рост других жизней, что и не вырвешь теперь— как из выводка молодых берез не выдернешь из земли ни одной, сплетшихся всех дружными, всех крепнущими корнями. За эту неделю каждое утро просыпался Степан Шурьгин с возбу- ждающе-свежей мыслью: «у меня есть товарищи, товарищи!» Веринька спрашивала, глядя тоскующими глазами на его возбужден­ ное лицо, когда он торопясь снимал гайдучий цветистый камзол и одевал рубаху. — Опять пойдешь, Степа?.. И каких ты приятелев нашел? Разве сии люди? В шинке сидят, да напиваются... Откуда они появились? Большой, крепкий, пн закрутил русой головой: -— Откуда?.. Ха-а... Видно, судьба... мне с имя быть!.. Она еще больше пугалась: — Судьба-а!.. Спиваться-то?.. Ты-ы за дни все сии, словно обезумел, Степушка!.. Обноски по дому всему собрал. . сапоги, штаны, рубахи туда таскаешь... Господи... Степушка... Весь всколыхнулся смехом и прижал к себе хрупкое тело в пышных •еще складках старого шелкового платья, ее превосходительства, обноска. 4*