Сибирские огни, 1925, № 3

Вот оно! Бежит народ, доли ищет... Везде по городу приказы наклеены* Дескать, ловите, подайте нам сюды, в начальничьи руки, сей народушко... Хо... хо!.. Веринька, сулят по пять целковых, кто им бычка на веревочке приведет... Да... убить мало сих подлецов, кои на сие дело решатся, чтоб беглых выдать!.. — Ох, господи, до чего глаза у тебя, Степа, дикие стали! Будто тебе самому с ними... с беглыми... быть охота... — А скажешь, родненька, нет?.. Думала, могёт народушко в голове забыть, как два десятка годов, ну, поболе малость, народ с батожьем на дворян пошел, землю себе брал, а мастеровщина на заводах пушки лила... не гля дворян, а дворян пушить. Думашь, забыли? Старики—кто пере­ мерли, а кто жив, тот дряхлой, да и запамятовал времячко-то в моли­ т в ах—богушке... А молодые-то, Веринька, помнят .. у... ка-ак помнят!.. — Степа, Степа... пагуба тебе будет от таких речей! — Веринька, Веринька, голубок кроткой, барская полу-барышня-я... Ведь я на их на всех... Ткнул пальцем вверх. — Ведь на их на всех плюнуть охота... Думашь, не видит их нутро народушко? Отчё мастеровщина бежит в горы-то, а?., нутро ихнее видит, жадность ево ненасытную... Всее ведь жисть брюхо сие сожрать может—и поморщиться не изволит... Ты говоришь, от мыслей сих верная-де пагуба... Ох, родненька моя, голубина душа! Всю жизнь тебя в клетке сей про­ держали, всяким штукам хитрым тебя обучили... и ты вольная, ведь отец твой садовник у них был, наемный человек... Помер, оставили тебя из милости... А какова отличка, что ты вольная?—Никакой! Дрогнул голос. Взял в руки маленькое ее лицо, еще более бледное от желтого скупого огня сальной свечи. — Просила ты о том... чтоб нам с тобой венчаться? Просила, ну? Что тебе, вольной, ответили? — Просила... Сама-то в последний раз столь на меня затопала, что дух занялся... Не смей-де, и думать... Ты вольная, он—раб, сие не про тебя... Как тебя за ним щитать? А я ей: а по мне, и за рабу сойти, с ним бы только быть... Она же в смехи: дура-де ты, дура, в презренное, состояние охота войти... а потом-де, у вас дети пойдут, вы-де, простонародье, чего другого не сделаете, а ребят плодить мастера... а кто-де. мне будет шить, кто меня завивать будет, за туалетом моим всем следить, кто Гавриле Семенычу будет читать? — Э-эх... а ты бы ей: да, ведь нету закону вольного держать на­ сильно, — Ну, скажу так, Степа... а толк какой? Гозорю тебе, выбросят на улицу, к кому пойду, куда?.. А тут у меня сундук с платьями есть, ко- мнатка, постеля чистая... — У-у, ка-ак же? Полон сундук обносков барских, а в комнатке, в прошлом году, колыбелька собачки левретки стояла... и тебя, как собачку на цепочке: зашей, пришей, завей, читай... токмо дохнуть не смей... Слад­ кий кусок близехонько, а ешь с налету—хвать, хвать, прожевать не успеешь, опять тебя требуют... Так ведь, а? Так? — Господи, Степа, не возмущай мою душу!.. Не привыкла я к тяж­ кой работе, силы у меня нет... а ведь жить-то охота... — Охота, охота! Пришиблена у тебя жизнь со всех концов, каждый шаг по указке, а тебе видимость—я де живу... Тьфу! Говоришь мне: люб, люб, милый я тебе человек... а ходишь ко мне воровски...