Сибирские огни, 1925, № 3

Средний темп развертывания двух последних сюжетных форм, видимо, наиболее соответствует среднему (даже в условиях революции) темпу той деревенской, уездной и городской действительности, какая нашла в лице Сей­ фуллиной своего талантливого бытописателя. Сюжетный ствол ее повествова­ ния сильно изветвлен, пересечен побочными, втекающими нитями второсте­ пенных событий-притоков, иногда же— полицентричен. Так, в повести «Перегной» бытовой поток организуется сначала во­ круг борьбы Софрона с кебесновскими кулаками, далее—вокруг романтиче­ ской коллизии раздвоения Софрона между «учителькой», Антониной Никола­ евной, и женой своей, жирнотелой Дарьей, затем—вокруг «громоотвода» и расправы с доктором и, наконец, вновь вокруг небесновских кулаков и их расправы с Софроном. А в «Виринее» действие идет двумя потоками, притягиваясь то к «богоискательству» и исступленному «богоборчеству» Магары, то сосре­ доточиваясь вокруг бабьего бунта и самоутверждения Виринеи. Нужно, впро­ чем, заметить, что именно такое сюжетное «двоецентрие» придает особую многозначительность глубоко задуманной композиции всей повести, посколь­ ку натужное «богоборчество» Магары и мнимо-озорные метания Виринеи, взаимно друг от друга освещая угарным, длиннопламенным огнем располы- хавшейся мужской и женской крестьянской стихии, сливаются в едином страстном искании и утверждении -своей фанатической, органической право­ ты и правды, своей полнокровной играющей силы. На творческом пути Лидии Сейфуллиной создание «Виринеи»—резко повсротный момент, момент художественной кульминации, «вхождения в силу», в зенит. Пока еще не приходится говорить о полном формальном эмоциональном своеобразии ее творчества, т. е. о стиле, но уже сейчас опре­ деляются элементы частного своеобразия и самобытности, т. е. своя манера, свой, сейфуллинский, аромат и писательский почерк. Сейчас, когда молодая литература, завертевшись в технических «изысках», в истерических, до холодного поту, поисках свежего «приема», «острого сюжетца», в жадном накоплении новых «условностей» и трюков тем временем потеряла способность эмоционально заражать, чаровать, по­ трясать, охвачена мертвенным равнодушием к «проклятым вопросам», боль­ на бледною немочью головного сочинительства и авантюрного штукарства; когда читатель не несется более в потоке со дна бытия восставших образов, в горячем ключе ненадуманной, невыморочной сюжетной волны, но с любо­ пытством, как устрицы, глотает какую-нибудь «Любовь Жанны Ней» (И. Эренбурга), писателей и их переперченные блюда, как обед, похваливает, или же, как товар, поругивает,—в эти дни и годы Сейфуллина и еще очень- очень немногие с Сейфуллиной, пробивая хитрую инкрустацию затейливо, ловко отточенные и прихотливо выложенные холодноватые плитки форма­ лизма, какими вымощена дорога современной литературы,—возвращает по­ вествованию живую эмоциональную насыщенность, нагнетает в нас свежее бодрое волнение здоровой обновляющейся земли, широкоокой, только что себя в полях, в хатах душных нашедшей женщины, только что себя опознав­ шей целостной трудовой личности. Вся, до корней волос, земная и в земле, Сейфуллина принесла с собой не рыбьекровную «занимательность», не острую щекотку гротесков и «ужа- сиков», но бойкое сердцебиение, нутряной, звериный и человечий порыв — «через нельзя» шагнуть к солнцу, отзвенеть еще неслыханными песнями, 14 *