Сибирские огни, 1925, № 3

маркам характер отрывков из передовицы провинциальной советской га­ зеты. Чувство художественного вкуса и меры вообще чрезвычайно часто изменяет Сейфуллиной. Вся повесть «Четыре главы» (вообще говоря, самая слабая изо всего, что ею написано) точно создана для того, чтоб показать, каким проклятием тяго­ теет над творчеством крупнейших женских дарований бульварно-декадент­ ский и бирюлечно-эстетический шаблон. Чтобы выписать из нее места, кричащие безвкусицей, надо было бы, пожалуй, переписать половину повести. « I Конечно, у героини «есть в душе какая-то чувствительная -пластика», у ней «душа чешется», она «смеется и ласкает взглядом »; она любит сразу и рабочего Володю, который в ней, «захватив чувствительную актерскую пла­ стинку», и золотопромышленника Георгия, боится потерять сытую, удоб­ ную жизнь с Георгием, «но даже для себя закрыла подкладку испуга ». Бро­ сает Володю, одела «богатую личинку» (оригинальная одежда, не правда-ли?), «плюнула в душу и смотрит ясными глазами». Но «осталась ранка в сердце», «четыре года чистила душу», чтоб стать его достойной... А Володя, про­ писав мораль из Вербицкой— «вы забыли ненависть—лучше было бы забыть любовь»—обманутый Володя, в ком «проснулась плебейская целость (цель­ ность) души», жаждет «растоптать» барина-соперника, «чтобы -жалким стало гордое лицо» (какое бессильное несоответствие между «растоптать» и «жалким»!), ему «захотелось взять затейливо причесанную головку и уда­ рить о пол». Но гордость помогла, сдержался, сжался в комок... За сим, конечно, «повернулся, строгий и сильный, и вышел», унося в свою комнату демонически-вербицкую сентенцию: «А люди... Блеснут глазами, сольются в ласке, а потом харкнут»1)... Довольно, неправда-ли? Пожалуй, не стоило бы демонстрировать эти -.«цветочки» й «ягодки» чудовищной безвкусицы, если бы в самой этой вы­ ставке сердечных «ранок», душевных «чесоток», богатых «личинок» и «чув­ ствительных актерских пластинок» не таилось великое обещание для творче ской эволюции автора и неменьшее утешение для всех начинающих писате­ лей. В самом деле: достаточно вспомнить, что безманерный, мелодраматиче­ ский конспект — «Четыре главы»—написан за каких-либо два года до поя­ вления из-под пера того же автора такой густой, такой своей, такой высоко­ мастерской «Виринеи»—и, право, самый угрюмый критик-мизантроп (а ля Бобров), самый жестокий Пилат, вопрошающий скорбно: «где же новая лите­ ратура?» (а ля Лежнев, И. Г.)—проникается величайшим оптимизмом отно­ сительно ближайших возможностей и перспектив молодой, послереволю­ ционной художественной литературы. Не следует, однако, думать, что в дальнейших работах писательницы мы более не встретим рецидивов безвкусицы, вульгарности, риторики и сю­ сюкания. Мы еще услышим про «Александра Македонского», что у него «будто гной наседал на сердце, а теперь его выхаркнул»2). Мы еще увидим, как у Литовцева («Путники») «ясно в мозгу — картинка», как в роще тот- же герой, шепча вслух отдельные слова, «только инстинктивно перестал бе­ 1) См. кн. «Перегной», пов. «Четыре главы», 12, 13, 14, 16, 41, 34, 35, 16,17. Курс, мой—Я. Б. 2) 1 в. 85. 2.