Сибирские огни, 1925, № 3

тоже... увы... Посему крестьянин наш самым черствейшим охладением к вере в творца относится. Веринька утихомирила сердце—разговор отходил от Степана. На­ сильно улыбаясь, подала сладкое. Марья Николаевна ту т нашла случай вступиться в разговор. По ребячьи надула губы и, бросив краткий и нежащий взгляд на горного ре­ визора, сказала капризно: — Я-ж так могу умереть от скуки при сих разговорах жалобных и ■стра-ашных. Ежели тебе, Габриэль, мои чувства безразличны, так, чаятель- но мне,—наш друг, Владимир Никитич, внимание мне окажет... I Владимир Никитич грациозно сделал ручкой и на влюбленный взгляд голубых подведенных тонкой сурьмой глаз ответил снисходи­ тельно-нежно: — В самом деле, Гаврила Семеныч, правило ваше драгоценное не забудьте—з а сладостью думать и рассуждать только о приятном. Да и злоупотреблять терпением дамы боле нахожу невозможным. Марья Николаевна, млея сорокалетней, слишком полнокровной страстью, и носком туфли нажимая на башмак горного ревизора, полузакрыла го­ лубые, уже отцветающие глаза: — А-ах, звуков мелодических душа просит!.. Владимир Никитич, по­ радуйте нас—вы ведь знаток отменной всей поэзии. Гость встал, чуть пошатываясь, встал и, щуря посоловелые глаза, поднял стакан с вином: «Вот злато-кипрское вино, За здравье выпьем светловласых! Как сердцу сладостно оно Нам с поцелуем уст прекрасных... Ты так, белянка, хороша, Так поцелуй меня, душа!» Марья Николаевна стыдливо и лукаво опустила голову на грудь: она знала, что ее светлозолотистые волосы'еще очень хороши, а Владимир Никитич предпочитает ее голову на своем плече видеть не в парике, а в «натуральном виде». Гаврила же Семеныч сказал влюбленно: — Анакреон российский! Я, чаю, он во многом превосходил запад­ ных Пиндаров... А сколь в нем доброжелательности! Я имел случай прият­ ный познакомиться с ним в дни молодости моей . Ах, сколь величав он, певец Фелицы... Марья Николаевна нетерпеливо дернула плечом, пленительно откры­ тым для горного ревизора: — Ох, да будет тебе, Гаврила Семеныч!.. Мемуары разводить вздумал. Гаврила Семеныч добродушно отмахнулся: — Замолкаю покорно... ежели жена цезаря желает, цезарь д ояжен уступить. Марья Николаевна, как девочка, хлопала в ладоши: — Еще, еще! Обожаю сие! Владимир Никитич поднял на миг глаза к потолку и начал снова: «В графинах вина, пунш, блистая. То львом, то искрами манят... С курильниц благовонья льются, Плоды среди корзин смеются, Тебя стола вкруг ожидая, Хозяйка статная, младая, Готова руку протянуть».