Сибирские огни, 1925, № 3

пробудили в его голове страшную мысль, и Гавриле Семенычу не смог ответить сразу—тряские челюсти разводило в сторону. — Я думаю, что это саночки наши, что-ль, в ветхость пришпи, и решетка отлететь хочет. А это ты... тоже... волненье душевное изобра­ жаешь! Ну, что ты? Ну! Перестань!. Скажут люди, что господа грибы старые, коли слуга себя сдержать не умеет... Перестань же! Ну!.. Степан выговорил, стуча зубами и отводя взгляд: — С-слушаю-с!... Гаврила Семеныч хотел еще раз кивнуть погрознее, сдвинул к носу брови и вдруг чуть не отбросился в угол саней: из-под побелевших рес­ ниц Степана Шурьгина метнуло жгучим лучом, тонким, как раскаленная игла, кратким и ярким, как молния над чернотой бездны. Метнулось, вспыхнуло—и сгасло. Гаврила Семеныч растерялся. Пожевал дрябнущие губы и хмуро бро­ сил в широкую, сборчатую и безмолвную спину кучера: — Домой. Вслед же с площади неслось унтер-офицерское: — Н-на м-мо-лит-ву... по-взвод-но... стр-ройсь!.. Веринька глянула сбоку на лицо Степана и замерла на миг, чувствуя, что никогда не забудет его лица. Серые его глаза, от непомерно расши­ рившихся зрачков, стали черными, светящимися, точно отражали в себе далекий пожар. Губы сжались плотно, темной скорбной тропой легли на лице, иссиня-бледном, с сразу запавшими щеками, с дрожью мускулов на висках, будто невероятное напряжение сжалЬ каждую черту. Его упорный взгляд глядел мимо всего, будто силился увидеть что-то неведомое и не­ доступное другим. Молча доехали до дому. Прислуживая за обедом, синеглазая девушка много раз прижимала трепетную руку к бешено-бьющемуся сердцу. За столом говорили о Степане. Горный ревизор, остроносый, розовый, как вербный херувим, морщил пренебрежительно-смешливо вздутые губы под белокурыми усами. Он вы­ пил лишнее и потому то и дело обмахивался маленьким перламутровым веером, старательно оберегая над лбом гладкий высокий начес своего мод­ ного парика. Голос у него мягкий, как у женщины. Говорил лениво и скучающе: — Дай бог сие тяжелое время прожить со спокойной душою... Емель­ кино дело память о себе среди черни нашей оставило... сие несомненно!.. И наши плебеи, при наимадейшем послаблении, готовы господина уязвить всяческой грубостию.. Гаврила Семеныч, прожевывая с яростью гастронома кусочек мари­ нованной почки и торопясь тут же скорее сказать, сглотнул, выпучил гла­ за, запил вином и возмущенно вытянул над столом изнеженные, но сгарчески-жилистые руки: — Eh bien! Regardez i’exemple d ’au jou rd ’hui avec notre esclave 1). Как он на меня гля-яну-ул... мне просто даже неловко сделалось!. Поду­ майте, что законнее сего: солдат не повинуется на ученье начальству, от того что, извольте видеть, он заме-ерз. Hein! Void quoi?!. Ежели тебя мороз пробирает,—сие не может быть спорным, что зимы у нас здесь прежестоки,—но ты, как солдат, должен моление и просьбу покорную изобразить... А он, мерзавец, кидаться на начальника! *) А вот, смотрите на сегодняшний пример с нашим случаем. 2 *