Сибирские огни, 1925, № 2

Такая жизнь!— Нутро и плоть— Любви зеленоглазый омут: И трудно бабе побороть Ее зажженную солому... Узнал зубатый волкодав— А вот жена— не захотела, Не дождалась— монгол был прав. Видать, не одолела тела. — Ну, порванных не свяжешь жил И добела— не лечут выжег... — Монгол, давай, брат,— покажи, Как до Алдана Будет ближе. Иосиф Уткин. Л . И . Дни прошлые, как волны на закате, Идут рядами, пенясь и дробясь; Стою один на каменистом скате И вижу волн оранжевую вязь. Как много их, цветущих и багровых, Уходит' вдаль, неведомо куда; И будто тридцать рыцарей суровых Встают пред мной ушедшие года. Год роковой: убийства, свист шрапнели, Сырой окоп, удушливая мгла, Я впереди в простреленной шинели Шагаю через мертвые тела. А дальше снятся: аромат Ташкента, Подполье и безмолвная Сибирь, Событий окровавленная лепта И бегство на оленях в Анадырь. Я помню все: ряды нестройных хижин, Гнилую школу, пьяного попа И жаркий день,— я тятькой был обижен,- Лег и уснул под тенью у снопа. И что-ж еще? Но волны посинели. Гляжу на расцветающий восток. Дитя, проснувшееся в колыбели, Хочу схватить грядущего намек. Евлампий Минин.