Сибирские огни, 1925, № 2

КРАСНОБАЙ . Мой дедун, мой ворчун помер краснобаем, Что он пел, напевал, чуем, да не знаем. Старый хрыч, старый друг, старый краснобай, Ты был сед, ты был мудр,— седоусый, чай? Седоусый ты мой, седоусый, старый,— Не гулял ты в лесах с нынешней гитарой. Гулеван ты такой, старый, да не хмурый,— Ты бродяжил в степи с песней да бандурой. Бандурист, бандури да на лад на звонкий. Сторона-ль ты моя, сторонись к сторонке! Седоусый запел, затужил, забаял, И бандура поет думы краснобая. На чужой стороне, на Сибири дальной, Бандурист бредил мой сказочной Украйной. Только думы не те, не казачьи стали. Думы, думы мои, песенные стаи! В них— то степь загрустит, то река застонет, То ямщик запоет, ржут и мечут кони. В них и девка слезой обмывает очи, И бродяга свой нож на дороге точит. Иль как вдруг зарычит у Шаманских у скал Черногрудый старик, чернобурый Байкал... Да затих краснобай, да леса замолкли, Только ночью кругом завывают волки. Сиротой сиротей, старая бандура, Разве взять мне тебя, да сыграть бы сдуру? Бандурист твой заснул в домовине узкой, У Байкальских долин в стороне Иркутской... Взял бандуру т у т я, думы напевая, С этих пор и меня чтут за краснобая. Михаил Скуратов.