Сибирские огни, 1925, № 2

плодной мечтательности, к глупым колебаниям— и резко ударил хлыстом лошадь. — Мы не созданы для тропиков,— подумал он вслух по-русски, и ветка глицинии зацепила его по лицу, оставив тонкий запах перца и мин­ даля. — Я обвял. Если бы я был создан для тропиков, я бы умчал в го­ рячую, как лихорадка, ночь эту девушку, и звезды дрожали бы в ее су­ ровых от страсти глазах. Снова ветка глицинии зацепила его по лицу. Он сорвал ее и бро­ сил в темноту, туда, где ехала рядом Сесиль. Сесиль засмеялась. Свет из окна прорезал лакированные: рваные листья банана и упал на ее лицо. Оно было смертельно бледным. V . Капитан парохода был гасконец, — картавый, вертлявый и гримасни­ чающий, как дрессированная обезьяна. Он был в восторге от того, что ему приходится переправлять в Европу «инсургента», и даже спрашивал по секрету Дюлье— не президент ли это одной из экваториальных рес­ публик. — Я высажу его в Роттердаме,— сказал он таинственно Дюлье.— Вы можете на меня положиться. И он прибавил несколько слов о великой французской революции и «прекрасной Франции»— матери всех республик. Миронов— теперь по паспорту уроженец Канады, француз Гастон Р у— погрузился в одиночество и синюю молчаливость океана. Дни шли, переворачивались склянки песочных часов в его каюте, пассат обдувал ли­ цо тонкими запахами, в которых Миронов так явственно различал дыханье перца и миндаля, по вечерам гигантские красные какаду раскидывали по небу свои хвосты, и тьмой, звездами, торжественным ослепительным ве­ личьем и вязкой, сладкой скукой была полна короткая тропическая ночь. Океан дышал мерно, лениво вздымая стеклянные горы воды, и «Про­ ванс» дымил желтыми трубами, качая полированные, чисто вымытые па­ лубы, по которым нервно постукивали каблуки какой-то испанской кино­ артистки. Миронов вспомнил. Последний день в Санта-Марко, католический праздник, звон в маленьком желтом соборе, солнце, смягченное осенью, персиковая водка в кафе и встреча с Сесиль около монастыря. Из монастырских ворот выходили женщины, и отблеск их желтых, шелковых шалей залил тусклым золотом зрачки Сесиль,' когда она на листке блок-нота, ломая карандаш, записывала его русский адрес. Потом они молча шли домой, и Сесиль два раза вздрогнула всем телом,— один раз, когда он случайно дотронулся до ее смуглой, теплой руки, и вто­ рой,— когда в порту развязно и сипло прокричал французский пароход. Синее безмолвие океана томило. Океан был нем. В каютах, пах­ нувших краской, болела голова, на корме раздражал лаг, вызванивавший океанские солнечные мили, а на спардеке— скучающий, гортанный голос кино-артистки, лежавшей в «лонгшезе». Мир сузился, как высохший апельсин, и сок жизни отдавал скучной горечью. А впереди, изредка предупреждая прохладой и сырыми туманами, в дождях, сутолоке, холоде и асфальте ждала, из'еденная веками, как вол­ чанкой, старая Европа. Однажды холодным вечером Миронов вышел на мокрую палубу. Мо­ росил дождь, остро пахло свежей сосной, пароход тихо шел каналом, на