Сибирские огни, 1925, № 2

В это время в окно постучали— повелительно и осторожно. Метнулась к окну, торопливо распахнула и выглянула в сад, в ночь, на ветер: у окна стоял высокий человек, человек устало присло­ нился к стене и ждал. — Ты?! — Да. К тебе можно? — Да! да! да!.. Как долго... Высокий человек с усилием поднимает свое тело, рама трещит, стекла жалобно позвякивают— с губ девушки скатывается: — Осторожнее... Дай руку. Тише... Как долго!.. — Дела— сама знаешь... Уф— фу! Я устал очень. Опять слежка— еле уметался. Он снимает шляпу и очки, его руки, отыскивая пуговицы пальто, бессильно падают: в каждом его жесте, в самом молчании, в тяжелых выдыхах столько усталости, что девушка, не выдержав, срывается с места, подбегает к нему, хочет помочь: и помогая, прикасаясь, почти обнимая, она вдруг замирает и не может снять своих рук с его плеч— припадает со стоном, обнимает и начинает рыдать: — Павел... Паня... милый, родной, как я измучилась, как жаль мне тебя! И как люблю тебя! И как горько... — Дуня, Дуничка... товарищ мой дорогой, успокойся, прошу тебя. Зачем это? Ну успокойся, ну, ну... Нельзя же так истерически... Что случилось? Успокойся, прошу тебя... Успокойся— хорошо так говорить тому, кто сердцу своему хозяин, и это сердце из стали, и оно взнуздано; а как вот успокоить такое сердце, которое мягче воску, которому еще нельзя— и не умеют при­ казать?! За окном— ночь октября, ночь полна мрака и гула, и эта ночь— не тихий прозрачный омут, а целый бушующий океан: ветер поет, стонет, свистит; ночь начинает плакать, ее слезы робко стучатся в окно. В маленькой комнатке— мрак, придушенные всхлипы, шопот, шорох и острые больничные запахи. Что же это ты размокропогодилась так,— пробует шутить Павел, обнимая Дуничку.— Что-нибудь. случилось, а? Какая ты еще девочка, сла­ бенькая еще какая, неопытная, несдержанная... А еще с нами, с подполь­ щиками связалась... Эх, ты— курица! — Я не виновата, что такая уродилась... я еще не могу. — Да я и не виню,— тепло и устало говорит Павел.— Ничего, окреп­ нешь; такой еще боевой большевичкой будешь, что нам... Ну, успокойся, будет... Что-нибудь случилось? — У меня есть коньяку немного, бутерброды— хочешь?— не отве­ чая на вопрос, говорит Дуничка, поднимаясь с кровати, на которой они сидели. — Хочу... только— после. Мне полежать хочется— устал я зверски. — Ляг, а я пока приготовлю. Свет нужен? — Не мешает— надо только окно чем-нибудь занавесить. Одеялом, что-ли? Дуничка стаскивает с кровати одеяло и подходит к окну. — Помоги, я не достану. — Можно. В комнате стало еще темнее и глуше. Дуничка зажгла лампу. — Что же ты не ложишься?